Но я не собираюсь, да и не считаю себя для этого достаточно компетентным, воспроизводить всю историю послереволюционной карательной политики и правоохранительной (понимаю, насколько не подходит здесь это слово) практики в нашей стране. Это, так сказать, введение нужно мне лишь для того, чтобы рассказать о том, что в этой области происходило в годы, заслуженно называемые нами периодом застоя.
Естественно, что консервативная политика – политика, нацеленная на предотвращение перемен, – требует более активного использования карательного аппарата, аппарата подавления. И это произошло. В какой-то мере в прямой форме – людей судили, только уже не по 70-й, а по статье 190-прим УК РСФСР за разные виды антисоветской деятельности, чаще всего пропаганду, клевету и т. д., давали сроки, отправляли в лагеря или в ссылку. Но, конечно, после XX и XXII съездов КПСС, после разоблачений сталинских преступлений и ГУЛАГа практиковать политические репрессии в широких масштабах руководство не хотело. Не хотел этого и Брежнев, помня о том, как воздала история за эти преступления Сталину. Тем более это относится к Андропову, который, возглавляя в эти годы КГБ, отнюдь не хотел быть поставленным потом на одну доску с Берией или Ежовым. И хотя со стороны отдельных членов политбюро, как мне он не раз жаловался, напор такой был – «сажать надо!», «до каких пор можно терпеть!» и т. д., – все же тогдашнее руководство страны проявляло осторожность и на массовые репрессии себя толкнуть не дало.
Я потом думал, что дело здесь было даже не только в личных качествах тех или иных лидеров или соотношении сил в руководстве. Массовые репрессии становятся возможными, тем более вероятными или неизбежными, при определенном состоянии умов, определенных настроениях и эмоциональном настрое масс. Они кого-то или что-то должны яростно ненавидеть, а в кого-то и во что-то неистово верить. Ни того ни другого, по-моему, в годы, когда страной руководил Брежнев, не было. Хотя искусственно такие кампании народного гнева и после смерти Сталина не раз пытались организовать – и против Б.Л. Пастернака, и против художников-модернистов, и против Солженицына, и против Сахарова. Но душа у них была, что называется, «вынута».
До массовых политических репрессий, таким образом, дело не дошло. Но репрессивная политика и ее аппарат получили новые импульсы развития. При этом массовые аресты время от времени производились – в наказание или для острастки. Но так, что широкая общественность не видела в этом ничего страшного, увы, часто даже считала естественным и нормальным.