Хотел бы при этом оговориться, что в моих оценках, при всем старании быть объективным, может быть, все же проявится личное отношение – хорошее, в какие-то моменты граничившее с восхищением, а в другие – сменявшееся досадой, даже горечью: как так, почему он в этот важный момент дал «слабину», смалодушничал, ошибся! Вместе с тем я не был слеп к его недостаткам и неверным поступкам, замечал их и, случалось, о них говорил ему, что приводило подчас к охлаждениям в отношениях, обидам и даже ссорам.
В целом у нас были хорошие отношения, в чем-то доверительные, хотя – с учетом разницы в положении, а часто и во взглядах, естественно, – не до конца доверительные. И конечно, с должной дистанцией. Начиная с внешнего: он со мною был на «ты», хотя звал по имени и отчеству, лишь в редких, более интимных разговорах обращался по имени. Я себе фамильярностей не позволял, и к ним – в общении с этим человеком – даже не тянуло. Но часто просто забывал о формальностях, говорил с ним прямо, хотя, если не был в запале, – с определенным резервом.
Он это понимал и, когда хотел получить совершенно откровенное суждение, старался раздразнить, что ему, как правило, удавалось; изредка к этому приему прибегал и я, хотя, скажу честно, с меньшим успехом – он намного превосходил меня по житейскому опыту, искусству и навыкам общения с людьми.
Само знакомство было давним; в конце пятидесятых годов нас познакомил О.В. Куусинен, в начале шестидесятых меня привлекали в творческие группы на работы, которыми он руководил. С 1964 по 1967 год я служил под его началом в аппарате ЦК КПСС – вначале консультантом, затем руководителем группы консультантов. Когда Андропов был назначен председателем КГБ, он постарался сохранить товарищеские отношения со мною и некоторыми другими работниками Отдела ЦК, нередко звонил по телефону, время от времени (со мною, наверное, раз в полтора-два месяца) встречался, как правило, в своем кабинете на Лубянке. После возвращения Ю.В. Андропова в ЦК КПСС (в мае 1982 года) я встречался с ним много чаще – как по его, так и по моей инициативе. О том, как складывались отношения, когда он стал генеральным секретарем, расскажу ниже.
На чем основывались эти все же длительные – более чем двадцатилетние и не лишенные доверительности отношения? С моей стороны – на искреннем уважении, его не меняли и понимание слабостей Юрия Владимировича, несогласие с ним и споры по ряду вопросов, в том числе крупных. А также на чувстве долга – я считал, что, излагая ему письменно и устно информацию, свои соображения по разным вопросам, могу как-то, хоть в минимальной мере, содействовать принятию, на мой взгляд, верных политических решений и препятствовать решениям, опять же на мой взгляд, неверным, опасным. Ну и, наконец, чтобы помочь людям, попадавшим в беду, кого-то прикрыть от несправедливых преследований, где можно – восстановить справедливость (через него я добился отмены тюремного заключения некоторым людям, в том числе несправедливо осужденному инвалиду Отечественном войны, Герою Социалистического Труда, известному председателю колхоза из Одесской области Белоконю, помог ряду людей, которым грозила расправа за «подписантство» или «инакомыслие», пытался, иногда не без успеха, выручить деятелей культуры, над которыми сгущались тучи). Для себя я у него ни разу ничего не просил, хотя он меня, случалось, прикрывал от наветов и доносов – некоторые мне (наверное, в назидание, чтобы держал ухо востро!) даже показывал, давал почитать.