– Разумеется, – позволила Варя, желающая только одного – чтобы он уже наконец рассказывал и не отвлекался.
– А они говорят, что я мог бы при желании доехать до дома этого убитого типа, Томашевича, и совершить преступление.
– Что за глупость?! – искренне возмутилась Варя.
– Вот и я говорю, – обрадованно кивнул Зелинский. – Да я даже понятия не имею, где он живет! И потом, как бы я попал в его квартиру? Зачем?
– Ну, а они что? – с сочувствием глядя на Зелинского, спросила Варя.
– Они задавали по кругу одни и те же вопросы. Только один из них это делал зло и грубо, а второй вежливо и спокойно, а третий вроде как их обоих поправлял. Было гадко и понятно, что они просто надо мной издевались, но говорить все равно было приятнее с вежливым. А потом мне стало плохо, – краснея, проговорил Зелинский, – и меня отпустили.
Ясно, довели человека до приступа эпилепсии, сердито подумала Варя.
– Они вам хотя бы врача вызвали? – заботливо спросила она вслух.
– Медсестру, – отводя глаза, пояснил Андрей Валентинович.
– И на том спасибо. Ну, а что они вообще говорили по поводу этого убийства? Есть у них какие-то версии? Если, конечно, отбросить идею о том, что Томашевича убили вы? Ой. Кстати, вы же видели его при жизни, а как он выглядел? – спохватилась Варя.
– Выглядел? – растерялся от неожиданного вопроса Андрей Валентинович. – Ну, плотный такой. Среднего роста. Волосы темные, слегка вьются, – с запинкой рассказывал Зелинский. – Взгляд неприятный, нагловатый и вообще довольно развязный, – закончил он свое описание.
– А как вы думаете, мог он у Булавиных картину украсть? – спросила Варя про главное.
– Украсть картину? – нервно дернулся Зелинский. – Вы что, думаете, это он? А где она тогда сейчас?
– Ну, очевидно, у убийцы, – пожала плечами Варя. – Так мог он, как вы думаете? И кстати, вас в полиции о картине не спрашивали?
– Спрашивали, – кивнул Зелинский, закуривая новую сигарету от почти докуренной. – Спрашивали, что бы я с ней сделал, если бы она мне досталась.
– И что вы ответили? – с интересом спросила Варя.
– Сказал, что отдал бы в музей, где ей, собственно говоря, и место, – категорично ответил Зелинский. – А они мне, ну, музей, а вот если бы продать, такие деньги… Я им тогда и ответил, что это они все на деньги меряют, что понятия совести, чести и благородства их предки еще в семнадцатом году в грязь втоптали! Уничтожили цвет русской нации, и теперь кто был ничем, как грязная пена, поднялись из небытия, безграмотные и озлобленные, и вершат правосудие. Да и не правосудие это! – Зелинский разгорячился. Руки у него заходили ходуном, голова задергалась, и Варя не на шутку испугалась, как бы с ним еще раз приступ не случился.