Всю ночь до утра ему не давал сомкнуть глаз неумолчный шум в порту: рев моторов, сирены запоздалых пожарных машин, крики людей, скрежет портовых кранов. Ранним утром, еще до рассвета, сухогруз «Morgenstern» вышел из порта и взял курс в открытое море. К полудню началась качка, и Степан не заметил, как его убаюкало…
* * *
Три дня он просидел в темном трюме, как мышь, таясь за штабелями каких-то тяжелых ящиков, пахнущих не то смолой, не то дегтем. Он чутко вслушивался в каждый скрип и шорох, боясь, что его обнаружит случайно забредший сюда грузчик или вахтенный и поднимет хай. Но ему повезло: за три дня пути никто его не потревожил. Он чувствовал себя здесь как в ловушке: ни нос показать на палубу нельзя, ни даже порыскать по трюму в поисках более сносного места для ночлега или — что куда важнее — чего-то съестного. За первые два дня он съел маленькими порциями батон колбасы и апельсины из портфеля Потапова, а потом пришлось поститься. Бутылка «Ессентуков» была им опустошена почти мгновенно, и в последующие двое суток ему мучительно хотелось пить, но сознание того, что он неуклонно удаляется от Ленинграда, от Союза, от своего позора и растоптанной любви, давало ему силы вытерпеть мучительную жажду. К тому же он нашел кастрюлю с вонючей водой и, предварительно попробовав ее на кончик языка, выпил.
На третий день, приучившись не просто слышать, но и различать звуки наверху, он по стукам в корпус и отдаленным гудкам понял, что судно вошло в большой порт. Подождав с полчаса, он стал выбираться из своего укрытия. Теперь, даже если его тут засекут, хрен он им скажет, что сбежал из Ленинграда. Пускай хоть в тюрьму тащат. А там будь что будет… Выкрутится!
На палубе его ослепило яркое солнце. Два вахтенных драили металлические поручни около капитанской рубки.
Они окинули странного незнакомца подозрительными взглядами, но смолчали. Юрьев, сжимая в руках портфель, спустился по сходням на причал и остановился, озираясь по сторонам. Вокруг царила деловитая суета. На него никто не обратил ни малейшего внимания, все были заняты своим делом. Только потом, уже много лет спустя, вспоминая свое приключенческое бегство из Союза, Степан вполне осознал, что проник на Запад дуриком… Смешавшись с разношерстной толпой иностранных моряков, солдат, портовых рабочих, он стал прислушиваться к звучащей вокруг речи. И через несколько минут, опознав в лающих звуках знакомые слова, понял, что находится в Германии.
Сердце ликовало. Он никак не мог поверить, что вот так вдруг, в три дня и три ночи, перенесся, как на волшебном ковре-самолете, из Ленинграда в Германию. Услышав за спиной английскую речь, он обратился к матросу в бело-синей форме и спросил, что это за порт. Тот расхохотался и, покрутив пальцем у виска, коротко ответил: