Которой больше нет.
Я вспомнила все о себе. И вдруг испугалась, что сейчас вспомню все, что забывали те, кого перевозили на другой берег. Козы, люди и остальные. Я не хотела.
Я закричала. Человек засмеялся.
А потом я все вспомнила.
Мы приехали и вышли из лодки. Волк сидел на берегу. Он был голоден и напуган. Когда мы подошли ближе, он шарахнулся от меня. Он меня не узнал. Я больше не годилась для еды. Я хотела сказать волку, что вернулась с другого берега, но не стала. Он бы все равно не понял.
Перевозчик повел волка в лодку, а я осталась. Мне было хорошо.
Здесь был свет, и была вода, и была трава, и был ветер, и мед, и дым, и дрожь, и свист, и звон, и ноздри мои сладостно трепетали, и я – была. Тут, везде, всегда.
Перевозчик вернулся за мной на рассвете. Вытащил лодку на берег, бросил весло. Подошел, сел рядом. Сказал: «Пора».
И ветер мой стал черен, трава суха, а вода горька, и время мое истекло из меня, и я стала пуста.
Когда мы шли к лодке, я спросила: «Какого черта ты затеял это, Харон?»
А он не ответил.
Стрэнжырз инзынайт
Из сборника «О любви и смерти»
– Strangers in the night, – поет Тома.
Ну, то есть очень условно поет. Я не говорю «завывает» только по одной причине: Тома – мой друг. Он мне дорог. Гораздо дороже какой-то там дурацкой истины. Поэтому давайте договоримся, что Тома все-таки поет. А не завы…
Все, проехали.
– Стрэнжырз инзынайт! Ыксчэнджынг глянсыз! – старательно выводит Тома.
Старательно – в том смысле, что пытается произносить слова с максимально ужасающим акцентом. Хотя чего тут особо стараться, у него и свой будь здоров.
Но Томе кажется, что если усилить акцент, будет гораздо смешнее. Он, в общем прав, первые пять секунд все так и есть.
Однако на «самсынгын ерайз» я ломаюсь. И говорю жалобным голосом мультипликационного поросенка или, например, зайчика:
– Заткнись, пожалуйста.
– Никто не знает, что я здесь Фрэнк Синатра, – мрачно говорит Тома. И мстительно откусывает чуть ли не половину моей груши.
Отличное решение. Во-первых, лучше сразу отомстить обидчику, чем сидеть потом столетиями на берегу той нелепой реки, по которой вечно плывут чьи-то трупы. А во-вторых, с набитым ртом очень трудно петь. Практически невозможно! Поэтому я заботливо придвигаю к нему миску с черешней.
– Просто мне надо сосредоточиться, – объясняю я. – И собраться. А то как всегда забуду все нужное сразу. Включая заряжалку для телефона и чистые трусы.
– Только без паники, – говорит Тома. – Я тебе помогу.
Ох. Пожалуй, лучше бы он пел.
Но дело сделано. Тома усаживается на спинку дивана, дабы возвыситься. И принимает начальственный вид – как он себе это представляет. Будем честны, с начальственным видом дела у него обстоят даже хуже, чем с британским произношением. Но Тома уверен, что главное – стараться.