Рядом с ней, возле дров под брезентом, разместились двое. Старик в зипуне с суровым, истовым лицом, с ввалившимся ртом. На нижней губе виднелся у него малиново-серый струп. Старик важно, даже, казалось, презрительно молчал и лишь иногда доставал из кармана зипуна хлебные крошки и горстью отправлял их в беззубый рот. С левой стороны, ближе к корме, расположилась женщина одних примерно лет с Надеждой Георгиевной, может, немного помоложе. Голова у нее по-крестьянски была замотана платком, на ногах сидели валенки, и короткая овчинка ладно облегала ее сбитое тело. Из-под платка глядели серьезные, без улыбки глаза.
— А вы на большой пароход-то не достали места? — спросила она почти сразу у Надежды Георгиевны.
— Нет, не смогла, — отрицательно качнула та головой.
— И вот я тоже. — Губы у женщины расплылись в улыбке, и улыбка эта сразу Надежде Георгиевне понравилась. Было в ней что-то доброе, то доброе, что рождается только перенесенным лихом. — Да вы не кручиньтеся. Мне человек на пристани говорил, матрос, что все равно, как до порогов доплывем, нас на тот пароход посодют, потому что этот вертать будут в Красноярск… — Она помедлила. — Вы не здешняя?
— Нет, я не отсюда, — задумчиво ответила Надежда Георгиевна. — Я из Москвы.
— С Москвы-ы? — с уважением пропела женщина, внимательно вглядываясь в соседку. — То-то, гляжу я, вы совсем уж по-городскому принаряжены. Вон, ботинки у вас… — Она усмехнулась. — А я с Белгороду. Слыхали?
— Разрушено у вас там все, — с сочувствием проговорила Надежда Георгиевна.
— Э-э-э, разрушено! — Женщина даже махнула рукой. — Дома целого нет!.. Либо щебенка от камня, либо печка торчит без стенок, одна. В сарайках времянных люди живут, а то и в ямах. Выкопают яму и живут в ей. Я летом тоже в яме жила, а теперь в барак меня взяли со строительства.
Они немного помолчали, приглядываясь друг к другу. Женщина в платке все улыбалась, и Надежда Георгиевна тоже улыбнулась ей в ответ. Мало, слишком мало в последнее время ей доводилось встречать вот такие, просто и добро улыбающиеся лица.
— Ну и ладно, — сказала женщина, разматывая платок на шее. — И хорошо, что поплыли. Теперь только до порогов нам сдюжить, а там уж дело пойдет. До порогов, я слыхала, дня два, что ли, плыть. Самое первое, чтоб ни дождь, ни снег не пошел. Если пойдет, то тогда нам труба — ветер заметет, и никакой тебе брезент не спасет. Вы докуда плывете?
— Я до Дудинки, — ответила Надежда Георгиевна, глядя на ее тщательно стянутые в пучок светло-русые волосы, в которых, впрочем, уже гляделась седина.