«Ну тебя к черту! – завопил я. – Она не будет голодать, может, сейчас я ей пока и не отплачиваю, но однажды за все отплачу, миллион крат…»
«Еще бы, – сказал Па, выходя из комнаты, чтобы довод прозвучал драматичнее, – конечно, отплатишь, когда она в могиле будет лежать». И он пропал в вымороженной гостиной, кипя, топоча, по-дулуозски в ярости. Ма смотрит на меня и сурово качает головой:
«Никогда такого человека не видала. Даже не знаю, как прожила с ним двадцать пять лет, если сам не понимаешь, хоть меня послушай, его не слушай, а если послушаешь, станешь такой же, как он, он-то сам никогда ничего не делал… завидует, что ты в люди пошел и что-то из себя делаешь, ты его не слушай, не разговаривай с ним, он тебя только злить будет… Он всегда такой был, – добавляет Ма, – вся семья у него сумасшедшая, братья его еще хуже него, они кучка чокнутых психов, в Канаде это все знали…»
Ладно, я тоже.
Крроооаааооо! Я слышал, как снаружи зовет железная дорога, ладно, завтра складываю шмотки, и еду на Юг, и выхожу на дорогу.
Я написал заявление об уходе из газеты, сложил сумку, купил билет на автобус и поехал прямо в Вашингтон, О. К., где Джи-Джей, мой старый лоуэллский друган детства, держал для меня постель, делить с ним, пока на другой спаренной кровати в комнате спал старый южный рабочий по имени Кость, со стройки, который вставал поутру, и чесал спину китайской спиноческой, и стонал, и говорил: «Ах черт, опять на работу иттить». Для меня завитки, сколь мало бы их ни было в районе Нью-Хэмпшир-авеню, Вашингтон, О. К., представляли собой некую новоорлеанскую романтику, в которую я начинал врубаться, и мы с Джи-Джеем в первый же вечер вышли и вдарили по барам, а там такая крупная брюнетка сидит в кабинке со своей подружкой и говорит мне: «Гулять идешь?»
«Ну да, – грю я, – и газет купить, две штуки».
Две газетки, разложенные на травке под дубом в парке Дома солдат США, – они нам свой проезд отработали.
Потом строитель-спиночес, южанин этот, везя меня в первое утро к стройке Пентагона, взор мутный, видит бедного негра – тот едет на велике по Девятой улице – и говорит: «Эй, мальчонка, черномазого хошь?» Я такого никогда в жизни не слыхал. Я сказал:
«Вы о чем это, не сбивайте его». Он крутнул руль так, что его мотнуло очень близко, и он чуть не сбил велосипед рабочего. Мне старый Кость не слишком нравился. В Пентагоне пришлось заплатить десять долларов, чтобы вступить в профсоюз, а потом, через несколько дней, мне дали работу подмастерья обработчика листовых металлов. Во как! В первый день на работе я с этим пьяным обработчиком листовых металлов, который не соображает даже, куда этот листовой металл подается, уходит на обед или еще куда, не возвращается, поэтому я отыскиваю яму в дереве и грязи и могуче задремываю до 5 вечера. На следующий день, видя, что «мастера» моего по металлообработке нету, я опять заползаю в свою яму поспать, а там уже храпит троица здоровенных синедесных негритосов, и мне удается к ним заползти и тоже поспать, до пяти часов.