Записки моряка, 1803–1819 гг. (Унковский) - страница 108

В октябре матушка моя получила письмо от моей двоюродной тетки[111], родственницы со стороны моего отца, после которой я считался наследником ее имения, что она нетерпеливо желает видеться со мною и просит меня приехать к ней и познакомиться, так как она уже в преклонных летах, то желала бы передать имение при жизни и устроить мою будущую жизнь. Эту почтенную родственницу я знал только по рассказам от своих и никогда не рассчитывал на ее пособие, тем более, что не располагал оставлять службу, обеспечивающую мое существование без требования пособия от своих родных. Я видел их нужды, видел пять моих сестер, нуждающихся в устройстве, и не только не хотел брать доходы из моей части имения, но готов был уделить от своих избытков, накопившихся от моего весьма достаточного жалованья на службе. Приученный довольствоваться небольшим содержанием, я никогда ни в чем не нуждался и никогда не занимал ни у кого на свои прихоти, гардероб мой был в полной исправности, даже до излишества. Приобретенный мною капитал в последнюю кругосветную компанию — 4000 рублей служил хорошим резервом на случай черных дней, которых человек всегда должен ожидать в своей жизни и неустрашимо дожидаться пока наступят лучшие ясные дни. Человек во всем должен учиться у природы, она всегда с запасом, так, всматриваясь, он не будет много страдать и подпадать под зависимость подобных себе.

Настал ноябрь месяц, и я стал готовиться к отъезду в г. Калугу. В окрестностях этого города жила моя родственница Евдокия Петровна Унковская, пригласившая меня с нею познакомиться. Зимняя дорога установилась в половине ноября и я со старшей своей сестрой А[лександрой], приняв благословение матушки, пустился в дальнюю дорогу на Перемышлец, через Сомино, Устюжну, Красный Холм, Кашин, Дмитриев, Москву и, наконец, Калугу. Это первая моя поездка зимой так далеко по России. Мы проехали почти 700 верст расстояния на вольных лошадях, по этому тракту в 5 дней. Зимний путь в России всегда хорош, и нельзя жаловаться путешественнику не прихотливому до продовольствия себя пищею; был бы только чай да белые сухари — жить можно.

20 ноября, вечеру, в 7 часов, приехали мы с сестрой в сельцо Колышово, поместье моей родственницы. Дом деревянный, недавно выстроенный и весьма опрятно содержимый. При входе в него после 5-дневного приюта по крестьянским избам, мне показалась, что я во дворце какого-нибудь знатного немецкого принца: тепло, чисто, светло, с прислугою хорошо одетою. Я подумал: хорошо же живет моя тетушка. Вошли в гостиную, обогрелись, нам подали чай, а через полчаса явилась сама хозяйка — старушка благовидная, весьма чисто, но скромно одетая, в темном платье с маленькими белыми крапинками, без чепца, но голова причесана просто, и черные с проседью волосы повязаны бархатной лентой. Посадила нас возле себя на мягкий диван, поцеловала обоих и видимо, что она была очень рада нашему приезду. Сестру мою она хорошо знала, но в меня долго всматривалась, потом сказала: «Ну, сударик мой, я очень рада, что бог привел меня увидать тебя при жизни, ты видишь, что я уже стареюсь и, если тебе не будет противно жить со мною, то я свой посох передам тебе, как моему ближайшему наследнику». Я поцеловал ее руку, поблагодарил ее и сказал, что до сего времени я был счастлив на службе, обеспечивавшей меня в жизни, но теперь, повинуясь желанию матушки, может быть, действительно, придется изменить свою жизнь, если это случится, то, конечно, я готов буду принять обязанность ее успокоить, но признаюсь в своем невежестве управления сельским хозяйством. Она сказала: «Ну, сударик, с твоим умом скоро привыкнешь, я тебя снабжу большим запасом хозяйственных книг».