Наш костер давно прогорел. Зато моя одежда высохла, поэтому я натянул ее на себя, через силу собрал рюкзак, снова развел костер, чтобы Эшли не замерзла, бросил две пригоршни снега в горелку, чтобы к ее пробуждению была теплая вода. На Гровера я старался не смотреть.
Нам нужна была пища.
Я взвалил на себя рюкзак, привязал к нему лук и вышел на свет как раз вместе с солнцем. Воздух был сухой и трескучий, при дыхании изо рта вылетали кристаллики льда. Следы у входа я припорошил снегом, чтобы при возвращении знать, наведывались ли в мое отсутствие гости. Потом привязал к ногам снегоступы, достал компас, дождался, пока успокоится стрелка, нацелился на могучий горный кряж на расстоянии около полумили и поплелся туда. Поскольку я находится не на вершине, то у меня не было полного обзора местности, поэтому компас был совершенно незаменим.
На протяжении трех часов я определял ориентиры и пробивался сквозь снег. Он был сухим и мерзлым, а не липким и сырым, но мне все равно приходилось то и дело останавливаться и подтягивать на коленях гетры. Первое озеро меня разочаровало, пришлось начать обходить его по периметру. По пути я наткнулся на вытекавший из озера ручей. Поверхность озера была покрыта льдом, но ручей был живой, вода в нем прозрачная, чистая, почти сладкая на вкус. Было холодно, я решил попить, чтобы сбить температуру тела. К тому же я двигался, а значит, был обязан пить. Моча у меня стала почти прозрачной – хороший признак.
Примерно через милю ручей резко отклонился влево. В месте поворота, под нависшей скалой, образовался глубокий омут с заснеженными берегами. Я не слишком доверял своему умению рыбачить. Мои руки окоченели, да и опыта у меня было маловато. Чего ради рыба клюнет на мушку, отлично зная, что зимой мушки дохнут на лету? Рыба не так глупа.
У Гровера была припасена склянка с фальшивыми лососевыми икринками, похожими на красные и оранжевые горошины. Я подцепил одну на крючок, закрепил крючок на леске и забросил «икринку» в воду.
Прошло двадцать минут – и ни одной поклевки. Я смотал леску и отправился на поиски омута покрупнее. Найдя его на расстоянии мили, я проделал все то же самое – с тем же результатом. Только в этот раз я разглядел в бурлящем потоке мельтешащие тени. Много теней. Я знал, что это рыба, но не понимал, почему нет клева.
Поэтому этот процесс и называется ужением, а не ловлей.
Спустя полчаса, окончательно превратившись в сосульку, я опять смотал леску и потащился по снегу дальше. Я устал, замерз, смертельно проголодался. В этот раз, подбираясь к другому ручью, мне пришлось сначала лезть вверх, потом спускаться. На высокогорье, да еще с такой болью в ребрах, любой подъем требовал почти невозможного усилия, недопустимого расхода калорий. Наконец я спустился к незнакомому ручью. Он оказался шире первого примерно вдвое, но мельче, хотя объем воды внушал надежду.