– Напомните мне поблагодарить ее и за это при встрече. А где вы научились так кривить рот?
– Вы это о чем?
– Когда вы сосредоточены, вы корчите вот такую гримасу… – Она наморщила половину лица. Впечатление было такое, словно сквозь ее правую бровь и щеку продели нитку и приподняли уголок губы дюйма на три. – Примерно вот так.
– Наверное, вам сейчас очень больно? – участливо спросил ее я.
– Не знаю. Что, кажется, что мне больно?
– Очень.
– Нет. А у вас получается глупый вид.
– Спасибо. Я припомню вам это, когда вам опять потребуется помощь.
– Медсестры смеются над вами?
Я наморщил правую половину своего лица.
– Им под маской ничего не видно.
Она легла и закрыла глаза. В тишине я сообразил, что привык к звуку ее голоса. Впервые тишина заставила меня задуматься, не скучаю ли я, когда она умолкает.
Поскольку наше убежище было сделано из зеленых хвойных веток, мы наслаждались чистым, свежим ароматом.
– Самый экологический дом, в котором мне доводилось проживать!
– Зелень во всей красе! – согласилась она.
Нам было тепло и удобно, ветки наверху служили прочной крышей, при этом отлично пропускали дым. День клонился к закату, но оставалась еще пара часов светлого времени суток, поэтому я натянул куртку, нацепил снегоступы и вооружился луком.
– Пойду поброжу.
– Надолго?
– На часок. – Я посмотрел на Наполеона. – Я скоро. Составь ей компанию.
Он описал круг и залез в спальный мешок к Эшли.
Опасность таких шалашей, как наш, заключалась в том, что их строители залезают внутрь, наслаждаются комфортом, разводят костер – а потом все сооружение вспыхивает и обрушивается им на головы. Эшли со своей ногой не успела бы выбраться наружу.
Я погрозил ей пальцем.
– Следите за костром, не позволяйте ему слишком разгораться, иначе наша рождественская елочка запылает ярким пламенем вместе с вами, потому что вы вряд ли из-под нее выползете. Вы здесь плотно забаррикадированы. Следите, чтобы у вас под рукой был снег. Если костер вспыхнет, закидайте его снегом. Он не погаснет, а пламя собьется. Договорились?
Он кивнула, слепила снежок и швырнула в меня.
Я залез на небольшую гряду. Ее подветренная сторона была защищена от ветра, поэтому здесь было меньше снега. Торчали пучки сухой травы и обледеневшие камни, напоминавшие жвачку или птичий помет на тротуаре.
Мне по-прежнему было трудно дышать, а это свидетельствовало о том, что мы еще не спустились ниже 10 тысяч футов. Воздух был разреженный – за две недели я так и не сумел к этому привыкнуть и ловил себя на том, что глубоко дышу, даже когда сижу. Видимо, так реагируют на высокогорье люди, привыкшие жить на уровне моря.