— Значит, вы тут подписываете чеки?
— Некоторые, — ответил Мурфин. — Я их подписываю, а Квейн ставит вторую подпись.
— Это правильно, — усмехнулся я. — Лиса следит за лаской. Задумано мудро.
Мы попробовали принесенный Джингер кофе, и я заметил, что Мурфин все так же дует на него, прежде чем сделать первый глоток. Я решил, что он не слишком изменился за двенадцать лет, прошедшие с нашей первой встречи. Он набрал несколько фунтов, его темно-каштановые волосы слегка поседели. Но осталось круглое розовое лицо, практически без морщин, короткий, будто обрубленный, нос, круглый подбородок, широкий тонкогубый рот с неприятной улыбкой и голубые, без тени жалости, глаза.
Я уже забыл, как ужасно он одевался, но зеленовато-коричневый пиджак, розовая рубашка и красно-бело-желтый мятый галстук живо напомнили о прошлом.
Зато Квейн стал совсем другим человеком. Почти такого же роста, что и я, около шести футов, он выглядел стройнее, а его лицо потеряло юношескую округлость, уступившую место углам и глубоким морщинам. Две из них сбегали от крючковатого носа к уголкам рта, который по-прежнему выглядел так, будто Квейн на кого-то дуется или хочет на что-то пожаловаться.
Впервые увидев Квейна, я обратил внимание на его глаза, большие и серые, до краев наполненные чем-то влажным, возможно, невинностью. Цвет глаз, естественно, остался прежним, но сами они как-то сузились, а влажная невинность высохла и исчезла. Я не смог определить, что заняло ее место. Быть может, пустота.
— Так что же произошло? — поинтересовался я. — Вы мне ничего не рассказали.
— Произошло когда? — спросил Квейн.
— После Уилбура Миллса.
Мурфин покачал головой:
— Какой это был ужасный год! Мы работали на Маски, потом на Хэмфри, а после съезда стали помогать Инглтону.
— Ты прав, — согласился я. — Год выдался отвратительный.
— А после Инглтона я… ну, просто сидел дома и мозолил глаза Марджери и детям.
— Как, кстати, поживает Марджери? — спросил я ради приличия. Марджери, скорее всего, осталась такой же чокнутой.
— Даже не знаю, что мне с ней делать, — вздохнул Мурфин. — Теперь она дважды в неделю ходит в какую-то группу самоанализа. Мне просто не хочется идти домой.
— Да, значит, у тебя ничего не изменилось. Тут невольно вспомнишь Уотергейт. Я слышал, вы оба входили в комитет, разбиравший это дело.
— Первым оказался там я, — сказал Мурфин. — А потом затащил и Квейна.
— А где ты был? — я повернулся к Квейну.
— В Мексике, — сухо ответил Квейн.
— Расскажи ему о Мексике, — попросил Мурфин.
— Нечего тут рассказывать, — отрезал Квейн.
Мурфин облизал губы и плотоядно улыбнулся: