— Царевич сейчас домой едет…
Степан Разин встал рядом. Иван дружелюбно кивнул ему.
— Он парень хваткий, справится.
— Да там и сестра чего стоит. Мог бы и не торопиться.
— Не скажи. Баба все ж таки…
— Эх, батько Иван, не видал ты той бабы. — Степан широко улыбнулся. — Уж поверь мне, даже в Татьяне моей больше бабского, чем царского. А вот в царевне Софье вовсе не так.
— Посмотрю — тогда и поверю. Думаешь, отдадут за тебя Татьяну?
Степан пригладил усы. Выглядел он при этом, что тот котище, сметаны нажравшийся.
— Царевич мне в том поклялся. Крым должен быть частью Руси, то верно. Но и править здесь будет сложно, а потому…
— Казаков попросят. Понимаю.
— Попросят. А могли бы и приказать. Да, сложно будет. Но Перекоп мы укрепим, не так, как было, намного лучше станет. Крепости оснастим, чтобы ни с моря, ни с суши не подобрались, сторожевые маяки поставим, патрули пустим… царевич обещал, что все деньги, кои здесь заполучили, сюда ж и пойдут. На развитие Крыма.
— Обещает он много…
— Так ведь и выполняет, разве нет?
Иван Сирко пожал плечами. Сколько лет его предавали, так что поверить в порядочного царевича было покамест выше его сил.
— Поживем — увидим.
— Это верно. Но еще царевич сказал, что к зиме нас в Москву ждет.
— Нас?
— Меня, да и тебя, батько Иван.
— И зачем же?
— Так награждать.
Посмотрим…
Два казака глядели на море. Что-то будет? Неизвестно, но шанс им дали. И как будет жить казачество в дальнейшем, зависело от того, как они его используют. А если учесть, что и Иван, и Степан любили свой народ, жизнь готовы были положить ради казаков…
Они зубами уцепятся, государь.
Только не обмани.
* * *
— Сонечка, ты поосторожнее.
Софья с удивлением посмотрела на тетку Татьяну.
— Тетя?
Что — поосторожнее? Вроде бы и так с охраной ходит, и так стережется и бережется… и не зря. Не так давно кухарка ей в котел яду сыпанула, за любовь свою мстила. То, что Долгоруков ее просто трахал, да не женился бы, дуре и в голову не приходило. Могли б и все потравиться, да запах у мышьяка такой, что его лишь чесноком забить можно. Софья его вмиг почуяла, и никто есть не стал, кается теперь та дура в пыточном приказе, да поздно.
— Женщина ты уже, кровь кипит, да все же не стоило бы…
Софья замотала головой:
— Тетя, либо говори прямо, либо прости. Не соображаю уже ничего, к вечеру, как чумная.
Татьяна тяжко вздохнула:
— Я о Голицыне.
— Ф-фу-у-у-у-у… Я-то уж думала…
Тетка аж присела от такой реакции. Татьяна-то ожидала чего угодно другого — оправданий, объяснений, смущения, но чтобы вот так?
— Сонюшка?
— Тетя, ты подумала, что он мой амант?