Евдокия невольно кивнула. Слова падали увесисто, не хуже бетонных плит. Даже жутковато как-то становилось. И от тона, и от холодных, слегка прищуренных глаз сестры:
— Если ты не идешь — значит, ты не Романова! Выбирай сама.
— А ежели чей глаз дурной?!
Куда тебе еще дурее быть? — хотелось спросить Софье. Проглотила. И вместо этого вежливо поинтересовалась:
— Ты что, сестричка, в сглазы веришь? Так с этим тебе к протопопу Аввакуму, он разберется.
И резко хлопнула в ладоши. Девушек долго ждать не пришлось, мигом одна в дверь заглянула.
— Проводи сестрицу мою к Аввакуму, — приказала Софья. — А мне чашку кофе и отчет. Дуня, если батюшка скажет, что неприлично мной задуманное — можешь не идти.
Евдокия кивнула и отправилась к Аввакуму. Оно и правильно, еще бы минут десять — и Софья б ее пинками выгнала, а сие урон царской чести. Вот ведь… что бывает, когда ребенком не занимаются! Могла бы быть, как Марфа, а так… полная Дунька! С кикой!
Отчет был прост. Народ горюет о государе, преступники пока не раскололись, старец Симеон еще два раза пытался выйти из дворца…
— Взять и к преступникам, — решила Софья. — Пока не пытать, а там посмотрим.
— Старец же…
— Они с моим отцом в один год родились. Не рано ли Симеона старцем назвали?
Девушка хлопнула ресницами и ушла исполнять приказ. А Софья допила кофе и направилась одеваться.
Сегодня будет длинный день.
* * *
И он таки был длинным. Софья помнила все, как сквозь воду. Отпевание в церкви, сочувствующие лица людей, Любава, которая едва раза три не упала в обморок, но и увести ее не представлялось возможным, заплаканные лица младших…
Да, вот так и становятся старшей сестрой — осознав свою ответственность за других.
Хоронить Алексея Михайловича предстояло в Архангельском соборе — и вся его семья шла за гробом. Софья вела за руки младших детей — Ивана и Феодосию, и так же поступили царевны Анна и Татьяна. Дети жались к ним, словно осиротевшие птенцы, да так ведь оно и было.
Мать, теперь вот отец…
Романовы плакали, не стесняясь — и так же плакал народ. Никто не вспоминал о приличиях в этот миг. Алексея Михайловича любили.
Софья шла.
Разум работал словно бы отдельно от нее…
А будут ли так любить Алешку? Что надо для этого сделать? Хотя и так ясно. Белое особенно бело на фоне черных клякс. Неужто мне придется стать такой кляксой? Тяжко…
Ладно, ради брата я и не на то пойду. Я — сильная. Я — справлюсь.
Плакали, не скрываясь, бояре, рыдали плакальщицы-черницы, плакал народ на улицах… Когда гроб занял свое место, Софья с красного крыльца обратилась к людям: