– Гена, беги на заставу! Сейчас гады схватят Любу…
Ничего не отвечает мальчишка и, наверное, даже не слышит меня. Может, он уверен, что от прикосновения ее 1^уки могут рассыпаться стены хаты, ниц упасть враги? Малыши верят любимым людям и наделяют их сказочной силой. Если бы, если бы…
Мне показалось, что скрип двери донесся до нашей опушки. Люба и собака исчезли. Почти сразу же в хате раздался приглушенный выстрел. Я рванулся через поляну. Дверь была приоткрыта, но я приник к окну.
– Понимаешь, девочка, я мог тебя убить, – басил кто‑то в хате. – Ты входишь без стука, и я стреляю. Хорошо, что ты маленькая и пуля легла повыше головы. Но как ты сманила моего Валета? Видишь, он лег передо мной, знает, что его будут наказывать.
В хате сумрачно. На столе, перед окном, горит керосиновая лампа, но она коптит. Люди в хате одеты, готовы в дорогу. Двое сидят у стола. Спиной к окну стоит широкоплечий мужчина в офицерской фуражке, с маузером в руке. Он говорит, размахивая пистолетом, и длинные тени движутся по хате, ложатся на пол, тянутся к двери. На пороге в светленьком платьице с голубыми разводами замерла Ромашка, и неизменная кошелка у нее в руках.
– Вот так, девочка. Меня надо слушаться. Как тебя зовут? – Мужчина в офицерской фуражке прячет пистолет в кобуру и чуть поворачивает голову. Я узнаю его, хотя не видел до этого ни разу: рыжая борода, большой нос, вытянутое, как в кривом зеркале, лицо. Это один из псов кровавого палача Булак‑Балаховича – ротмистр Ясюченя.
А Люба не отвечает и смотрит куда‑то вправо. Что она видит, мне неизвестно, но испуг проступает на лице Ромашки.
– Ну? – сурово говорит Ясюченя и делает шаг в сторону. Теперь я вижу, куда смотрит Люба. На полу, привалившись к стене, сидит истерзанный старик. Конечно, это лесник, дядька Семен, тот, ради которого Ромашка вторглась в осиное гнездо. Около лесника на табуретках расположились два бандита – его «опекуны». Старик спеленат толстой веревкой, только руки его, какие‑то темные, блестящие, свободны, он держит их на весу и медленно, словно маятник, раскачивается и стонет тихо, протяжно, на одной ноте.
Позже мне расскажут, как мучили дядьку Семена бандиты, чтобы заставить его быть проводником. По голове не били – мог потерять сознание надолго. Ноги не трогали – надо будет идти. Балаховцы терзали руки Семена: рвали ногти, дробили пальцы, вырезали «узоры» на коже. До конца дней своих лесник потом прятал от людей страшные свои руки…
– Ну? – снова спрашивает Ясюченя. – От кого ты пришла? Зачем? – И только сейчас начинает понимать бандит, что не его атаманский вид смутил девушку, а замученный старик. – Да выкиньте же на двор эту падаль! – кричит ротмистр. – Он мешает нашему разговору!