Я сел на траву рядом с Ромашкой. Дождя уже не было. Светало, дул от леса прохладный ветерок. А хата светилась ярким белым светом, как будто там зажгли мощный прожектор.
Земля тянула меня к себе, словно магнитом. Чтобы не упасть, я прижался спиной к дубку. Сознание мутнело, но рядом лежали мои товарищи, их покой надо было беречь. Сжимая рукоятку маузера, я напрягал всю свою волю, чтобы не закрыть глаза, – ведь мог уцелеть еще один, последний бандит, а дядька Семен был жив. Он уже не стонал, но в уголках его закрытых глаз все время проступали светлые капельки и медленно ползли по небритым щекам. Ромашка же хоть и лежала рядом, но была далеко. Руки ее похолодели, нос заострился, белые‑белые шелковистые волосы спутались и слиплись.
Языки пламени вырвались в дверь, я качнулся в сторону и поднял маузер: мне показалось, что кто‑то черный шевелится за порогом, высовывает на двор карабин, в прорезь прицела ищет меня. Я выстрелил и завалился на бок. Стало тихо, даже Султан почему‑то перестал выть. Теперь перед глазами у меня была трава, дубки, большая поляна. Но что это? Я приподнялся на локте…
Из леса на поляну скакали всадники в фуражках с зеленым верхом. Знакомый командир подскакал к невысокому плетню, осадил лошадь. В седле перед командиром парнишка – Гена. Все‑таки он сумел побороть трусость и побежал на заставу!
Медленно качнулись и поползли куда‑то вверх стволы дубков. По моему лицу зашелестела мягкая пахучая трава. Я потерял сознание.
Меня перевязывали, везли на машине, затем в поезде, только в городском госпитале сняли с ног заскорузлые ботинки.
В тот же день ко мне пришел секретарь губкома и присел на койку. Он долго молчал и не шевелился, только на его худых щеках проступали желваки.
Уже наступил вечер. В сквере, под окнами больницы, шумели дети. Маленькая девочка настойчиво просила у мамы сахару, хоть кусочек. Мама тихо говорила что‑то, успокаивала, слов я разобрать не мог, но понимал: сегодня у ребенка сахару еще не будет.
Секретарь стиснул мне здоровую руку:
– С лесом – порядок. Но выросли новые заботы: Ремизевича назначили уполномоченным Цека, ты один в Ляховском райкоме остался…
Секретарь встал, привычным жестом оправил гимнастерку.
– Подымайся скорее, брат! Дел много, время не ждет!
Да, время не ждало, боевое, горячее время. Надо было всей стране двигаться вперед с космической быстротой, а людям той поры совершать невозможное, чтобы в короткий срок вырваться из нищеты и отсталости. Для этого надо было всего себя отдавать делу, целиком, так, как поступала Ромашка.