– Я сама все скажу мистеру Деншеру, вам незачем ждать! – И беседа потекла, незамедлительно и изобильно, прямо на ступенях крыльца. – Он приезжает прямо из Венеции, завтра, рано утром. Я не могла не приехать, чтобы узнать.
– Я, как и вы, тоже не мог, – просто сказал Деншер. – По пути к Ланкастер-Гейт, – добавил он.
– Это мило с вашей стороны, – тускло улыбнулась она, и он увидел, что выражение ее лица соответствует ее улыбке.
Вместе с тем, что она только что сказала, это заставило его понять все, и он стоял, воспринимая новость, в атмосфере необыкновенного, зловещего, почти профессионального сочувствия, уже ставшего ей свойственным как способ общения с ним, а теперь получившего новый накал.
– Ну, получили вы вашу новость?
Он так хорошо знал, что миссис Лоудер имела в виду, и, равно с этим, знал, что́ он «получил» и чего не получил, что, поколебавшись самую малость, дал понять, что не удовлетворен.
– Мою новость – да.
– Наша дорогая голубка, как Кейт ее называет, сложила свои чудесные крылья.
– Да, сложила.
Это было для него мучительно, но он пытался принимать ее слова так, как они предназначались, а миссис Лоудер явно принимала его формальное согласие за самоконтроль.
– Если только не правильнее будет сказать, – соответственно продолжила она, – что она распростерла их еще шире.
Он снова согласился лишь формально, хотя, как ни странно, эти слова в высшей степени подходили к образу, живущему в глубине его воображения.
– Да, распростерла их еще шире.
– Для полета – я верю в это! – к счастью более великому…!
– Верно. Более великому, – почти прервал ее Деншер, но теперь уже с видом, как он сам опасался, чуть ли не предостерегающим.
– Вы, разумеется, имели право на получение такой новости непосредственно. Нам сообщили вчера, поздно вечером. Я не уверена, что в ином случае я не отправилась бы к вам сама. Но вы направляетесь, – спросила она, – ко мне?
Деншер помедлил минутку – еще подумать, да и окошко кареты было вполне на виду. Ее звучное «ко мне», донесшееся до него сквозь теплую сырость, возымело эффект удара кулаком в грудь. Вы «укрощены», тетушка Мод?! Она и вправду была укрощена, и от меры ее укрощенности у него в этот момент странно перехватило дыхание. Его взгляду оттуда, где они стояли, было доступно отверстие, в котором могло показаться лицо сидевшего в карете, и он заметил, что его собеседница, со своей стороны, поняла вопрос, крывшийся в его взгляде, тем более что он его незамедлительно произнес вслух:
– А вы будете одна?
Его слова прозвучали как безотчетное, непосредственное отражение его состояния – образа, ярко в ней расцветшего, но это было почти лицемерием. Они прозвучали так, будто ему хотелось прийти и излить ей душу, тогда как он вовсе этого не желал. Нужда в излияниях неожиданно – с предыдущей ночи – иссякла в нем, и никогда прежде он не сознавал в себе столь глубокой сдержанности.