— А это? — Элегантный пальчик Эммы указал на пищу на ободке тарелки. — Это похоже на детское пюре.
— Она ест, как ребенок. У мадам нет зубов. Мы готовим ей детскую пищу. Из мяса и картошки, и она ее немного сосет.
Остальные комнаты по обеим сторонам коридора выглядели так же убого. Некоторые были совершенно пусты, в остальных свален всякий хлам, чемоданы и ящики из прошлого — настоящая лавка старьевщика, и все это барахло полиция вытаскивала и разбрасывала по полу, в то время как мадам Шалендар пыталась слабо протестовать. И опять перед нами возникала история: сундучки для чая и различные коробочки, упакованные и завернутые в газеты, датированные 1945 годом.
— Почему она живет здесь? — спросил я.
— Мадам скрывается от людей.
— А что она делала до того, как заболела? — вступила в разговор Эмма.
— Она всегда была больной.
— Но не так же, как сейчас. Не всегда же в постели?
— Мадам давно ничего не делает. Она скорбит.
Комнаты Шалендаров находились на другой стороне: небольшая квартирка, в которой, по крайней мере, были какие-то признаки жизни: газеты и телевизор, дешевая, но современная мебель.
— Где ваш муж? — с вызовом произнес Ле Брев.
— Он поехал в деревню. Скоро вернется.
Когда он появился, люди Ле Брева взяли его под руки и привели в дом, как заключенного. Я сразу понял, что это не тот человек, что был в желтой маске. Он просто не мог быть им — невысокого роста крестьянин с простодушным лицом, в очках, с оттопыренными ушами, седыми волосами, лет за шестьдесят, весь какой-то поникший, как будто не в своем уме, и говорил он медленно и нерешительно.
Ле Брев накинулся на него:
— Не пытайтесь мне лгать. Кого вы приводили сюда?
Шалендар моргнул:
— Здесь никого не было.
— Не лгите мне! У нас есть доказательства.
Ле Брев гордо вышагивал по комнате, как петух. Шалендар тупо уставился на него:
— Не понимаю, месье.
— Не понимаешь, ты, идиот? Я посажу тебя под замок, пока не скажешь нам правды, — кричал Ле Брев. — Не играй со мной. Обувь детей. Две пары детской обуви. Мы знаем, что их видели здесь.
Выражение его круглого лица не изменилось:
— Не понимаю. Ваши полицейские стоят у ворот. Никто не приходил сюда.
Мы оставили Шалендаров одних, тупо уставившихся друг на друга, в тесной гостиной, где хоть тикали часы и порхала в клетке зеленая канарейка.