Мадам Шалендар состроила гримасу и, хромая, удалилась, опираясь на руку супруга. Неразговорчивая, замкнутая пара.
Наконец Эмма сказала:
— Никаких результатов. Я не чувствую их присутствия, не вижу ни одного намека на него.
— И никакой обуви мы не нашли, — подхватил Ле Брев.
— Обувь легко спрятать, — ответила Эмма.
— Или закопать. Как тела, — добавил я.
— О, Джим, не говори так! — Лицо Эммы побелело. — Пойдем отсюда, — она потянула меня за рукав, — это место действует мне на нервы.
Но я воспротивился:
— Никуда не уйду, пока не обыщем все закоулки.
Ле Брев тоже склонялся к этому. Его отряд устал, и двоим надо было возвращаться на ночное дежурство у ворот, но он упрямо настаивал на продолжении поисков.
— Ле Брев не сдастся, — заявил он, — пока мы все не осмотрим.
Впервые за все время мне захотелось обнять его, но оставшиеся пристройки дали нам не больше, чем колодец. В сарае с садовым инвентарем мы нашли старый велосипед, полностью заржавевший, и разные инструменты, брошенные здесь на растерзание времени. Шалендар объяснил, что сейчас у них нет сада — с тех пор, как мадам перестала выходить на улицу, примерно двадцать лет назад.
— Вы хотите сказать, что мадам Сульт не покидала дома все это время?
— Да, все эти двадцать лет.
Сараи, оставшиеся от старой фермы, приспособили под склады, а точнее, свалку всякого барахла. Мы заглядывали в эти заброшенные сараи, люди Ле Брева залезали на стропила. Они по кирпичику разобрали несколько печей для сжигания отходов, но этими печами не пользовались уже долгое время. Даже на старых прессах для отжимки оливок и винограда не сохранилось следов прошлых урожаев. Все место казалось запущенным, покинутым и мертвым, и даже ряд навесов, которые мы обследовали последними, не дал нам ничего, кроме пуговицы, позеленевшей от плесени, которая в свое время украшала какую-нибудь шинель.
Ле Брев повертел пуговицу в руках.
— Здесь были немцы? — спросил он старого Шалендара.
Эмма перевела мне:
— Он говорит, что во время войны его не было в этих краях. Он жил в Тулузе. Но думает, что сюда они не дошли.
Ле Брев отбросил ее в сторону и посветил фонарем по крыше. Его заместитель Констан сообщил, что люди устали.
— Согласен, согласен.
Он, словно Наполеон, больше заботился о своих войсках, чем о себе, и мы видели, что его тщеславие было уязвлено. Он выставил подбородок и посмотрел на меня.
— Завтра мы начнем прочесывать лес.
Они собрали инструменты и побрели назад к машинам. Во всем доме горела единственная лампочка в коридоре, ведущем в комнату мадам Сульт, но мы решили не возвращаться туда. Что-то в этой старой женщине, в ее безрадостной комнате заставило нас отдать предпочтение свежему ночному воздуху, где цокали цикады и мотыльки слетались на свет фонарей.