Инспектор штурмовал меня вопросами, иногда придвигая свое лицо вплотную к моему, смотря мне прямо в глаза.
— Вы действительно любили своих детей? Или все-таки когда-нибудь вы им угрожали?
Глупые вопросы, попытка спровоцировать, попытка помочь.
Среди новых лиц в полицейском управлении в Понтобане, городишке из розового кирпича, который смотрелся в реку Тарн, появился еще один инспектор: темноволосый человек с мягким голосом, который сказал, что у него тоже есть семья. Инспектор Клеррар.
— Я понимаю, что вы чувствуете, месье.
Мы сидели в комиссариате, защищенном от солнца закрытыми жалюзи. Где-то рядом, на улице, уличные торговцы пытались перекричать шум машин. Но внутри было достаточно тихо, чтобы слышать тиканье часов.
— Мы должны рассмотреть все возможности, — сказал он на приличном английском.
Начались дни сущего ада. Я знал, что Ле Брев и его люди делали все, что могли, но этого оказывалось недостаточно. Они пытались выудить у меня мотив, а я сидел и в отчаянии смотрел на них. И все это время я остро ощущал, что каким-то образом подвел свою семью под всю эту беду.
Для Эммы все складывалось еще хуже, так как она оставалась одна в доме, с жандармом за дверью, будто была под домашним арестом. Она отказывалась говорить о чем-либо и пыталась заглушить боль.
Казалось, время остановилось. Дни слились один в другой и никогда не казались такими длинными. Степень отчаяния Эммы доказывало то, что она согласилась принять валиум, прописанный полицейским врачом, — она ненавидела эти таблетки. Но даже они мало чем помогали. Она просидела и проплакала рядом со мной в постели три ночи подряд, пока в конце концов врач не дал ей настолько сильное средство, что она все-таки заснула и лежала теперь как статуя, холодная от изнеможения.
День за днем мы ждали и надеялись. День за днем нам говорили, что никаких новостей нет… пока. И либо Ле Брев, либо Клеррар начинали новый раунд, расспрашивая о моей работе, моем происхождении, моих привычках, играл ли я с детьми, оставались ли они когда-нибудь с другими людьми, сколько лет мы женаты, ладится ли у нас семейная жизнь, зачем мы приехали во Францию, пытаясь найти предлог, слабое место, причину.
В сочетании с бессонницей они привели меня почти в ярость. Хуже того, я не верил в их компетентность и чувствовал, что они это знали: между нами всегда вставало что-то типа старого противостояния между двумя разными культурами. Подозрение, презрение и страх — все это они видели в моих глазах. Я хотел, чтобы они оторвали свои задницы от стульев и двигались, двигались, двигались.