— И я тебя очень даже устраиваю, — добавил бородач.
— Слушай, я даю тебе по двадцатке за каждую железку, которая тебе ровным счетом ничего не стоит, — сказал Джеки Браун, — И от меня у тебя никаких хлопот. А я тебя ни о чем не спрашиваю, не пытаюсь расколоть. Хотя знаю, на что ты тратишь бабки, точно знаю, но пока ты со мной работаешь, меня это устраивает. И если ты захочешь подпалить мне яйца, я тут же раздую костер под твоими. Ты же можешь схлопотать «десятку» за свои делишки. А то, что ты оказываешь мне услуги, — так это же мелочь, и я это прекрасно понимаю. Для тебя это просто приработок, — так что не забывайся! У меня ведь тоже есть телефон. Я же могу позвонить легавым в Спрингфилд[28] быстрее, чем ты позвонишь легавым в Бостон.
— Ну и сука же ты! — воскликнул бородач.
— Увидимся на следующей неделе, — невозмутимо попрощался Браун. — Мне нужно, по крайней мере, две дюжины. Бабки привезу.
— Диллон уверял, что боится.
— А то бы я тебе конечно же помог. — Он сидел на лавке в парке на Коммон[29]. Ноябрьское солнце светило вовсю. Он чуть пригнулся, держась за живот. — То есть я что, я-то понимаю, чего ты хочешь, и верю, что ты меня прикроешь. Но вот что я тебе скажу: ты этого не сможешь сделать, просто не сможешь. Потому что ни у кого это не получится, понял? Ни у кого. Я сам в это дело вляпался — и, похоже, мне не выпутаться.
Фоли молчал.
На ступеньках у входа в метро на углу Бойлстон и Тремонт-стрит семь попрошаек занимались своим привычным делом. Шестеро из них сидели, привалившись спинами к стене, и обсуждали какие-то важные дела. Несмотря на солнце, все были в пальто, шапках и поношенных башмаках, потому что то ли им было холодно, то ли в их памяти еще были живы воспоминания о том, что зима опять неминуемо наступит, так что им понадобится теплая одежда, которую они не решились оставить в заброшенном доме, где провели эту ночь. Самый молодой из попрошаек обращался к бизнесменам и женщинам, спешащим мимо с продуктовыми сумками. Он работал умело — вырастал перед ними, стараясь загородить дорогу, и заставлял выслушать свою речь. Трудновато отказать такому бедняге в четвертаке после того, как ты его заметил и выслушал его исповедь. Не невозможно, а просто трудно. Молодой попрошайка довольно проворно осуществлял свои маневры и успешнее остальных отрабатывал номер. Диллон говорил и не отрываясь смотрел на него.
— Я тебе вот что скажу. Главное, что меня тревожит, это фургон. Может, это смешно, потому что ты, наверное, считаешь, что меня должны беспокоить прежде всего ребята в фургоне или парень, которого я и знать не знаю, — он наблюдает за мной шибко пристально у меня в баре…