Три года в «малолетке» пролетели быстро, словно летняя трехсменка в пионерском лагере — особенно если сравнить эти три года с суровым годом пребывания во взрослой колонии у черта на рогах — на лесоповале в Коми.
«Малолетку» он вспоминал потом чуть ли не с благодарностью — там Владислав научился уму-разуму, там получил свое боевое крещение, там впервые завоевал авторитет. А спасибо Увару, на которого после той истории с несостоявшимся боем с армянским пацаном Влад затаил было обиду. Да потом понял: напрасно. В пензенской колонии для несовершеннолетних он научился не только драться. Как-то так незаметно получилось, что мелкие ссоры и стычки между пацанами часто приходилось разрешать ему. Однажды Увар, в чью обязанность как раз и входило разнимать спорщиков, чтобы не дошло до поножовщины, попросил Владислава заменить его. Он опаздывал к начальнику колонии Сапожкову, а конфликт был чепуховый, возникший из-за картежного долга, и только самим участникам казавшийся неразрешимым. В качестве посланца Увара Владислава приняли, и он рассудил дело быстро и к обоюдному удовольствию. Потом были еще такие же случаи, и всегда Владик выходил из положения молодцом. Со временем даже Увар привык, что все чаще и чаще у него просят в качестве третейского судьи направить Варяга. Поначалу бывший боксер был гарантом того, что приговор Владислава будет справедливым для обеих сторон, а потом уже все и так наперед знали, что Смуров не ошибается, и все чаще обходились вообще без Увара. Так что когда опять возникала закавыка в чьем-то споре, кто-нибудь обязательно говорил: «Ну, мужики, коли сами не можете себя разрешить — призовите этого варяга, пускай он и рассудит». И звали Смурова. Так к нему эта кличка и прилепилась.
Утвердившаяся за ним в «малолетке» слава справедливого и рассудительного судьи долетела и до глухомани в Коми и здесь сослужила ему добрую службу: сначала вроде как в шутку и только мужики, а потом на полном серьезе и уже не только мужики, но и воры не считали зазорным просить восемнадцатилетку Смурова выступить третейским судьей.
Но вначале было не так. Вначале он был здесь новичок, вкалывал днем, уставал как собака, а вечером пахан в их бараке не забывал издевательски поздравить с выполнением плана. Работать расхотелось уже к концу месяца, когда выяснилось, что большая часть того, что было им выработано, оказалась записана на бригадира. И тогда пахан — звали его Ростов Иван Тихонович, но отзывался на кличку Иван Рука — послал «шестерку» к Варягу — пригласил потолковать.