Неожиданно он отпускает меня, и на его раскрасневшемся от прилившей крови лице появляется умильная улыбка. Рослая белокурая немка в короткой джинсовой юбке решительным шагом подходит к нему и молча, обхватив за курчавую голову, целует в губы. Ну… немки имеют свою специфику. Куруш что‑то шепчет ей на ушко, и она, милостиво кивнув мне, шествует внутрь дискотеки. Он самодовольно гладит бородку. Его брат восторженно смотрит вслед прекрасной Брунгильде.
— Ну да, Куруш. Ничего.
— Ха–ха! Нет, Макс, твое время прошло!
— Так. Куруш сегодня работает бесплатно. Я пишу его деньги на себя, за моральный ущерб. А ему и так радости хватит.
Мы смеемся… но на душе у меня осадок. Мне тридцать четыре…
Не хочу больше стоять с ними у дверей. Не хочу больше ржать с этими молодыми бычками. Пойду лучше к себе в закусочную, налью крепкий кофе и съем полпиццы. Сразу станет легче. Какие еще радости у пожилого тридцатичетырехлетнего мужика? Все когда‑нибудь кончается…
Грустно дожевываю пирожок, запивая его отвратительным автоматным кофе, в котором нет ни малейшего аромата. Как лист перед травой, передо мной вырастает Курушев брат.
— Там… это… Куруш просил вам передать, что… это… актриса ваша пришла.
Кофе летит в раковину вместе с чашкой. На ходу сбрасываю крошки с бороды. И да, на пороге улыбается вернувшаяся из Мюнхена Жаклин.
— Жаклинка!
— Ты так давно не звонил… Можно войти?
— Вау! Скажи это погромче! Да нет, ерунда это, я безумно рад тебя видеть! Что тут скажешь?..
Нас не слышат, но энергетика разговора видна. Кельнеры смотрят на нас. Куруш немного посерьезнел. Молчит, опустив глаза, кассирша. И только брат Куруша продолжает зачарованно пялиться на Жаклин. Еще бы. По общему признанию мужской части персонала, это самая красивая девушка со времен существования танцхауса.
Телефоны… брунгильды… Фигня! Я настоящий теперь, только теперь, это так редко.
Целую ее, нежно–нежно, в тонкую невидимую линию между мочкой уха и шеей. Мое любимое место.
— Хочешь пиццу?
— Хочу…
— С грибами и двойным сыром?
— С грибами.
Отвожу ее в свою закусочную. На секунду возвращаюсь к дверям. Серьезны кельнеры, задумалась кассирша, и только брат Куруша, смеясь, хлопает его по курчавой голове — дескать, видел, какие девушки на свете бывают? Подмигиваю им. Они смеются.
Эх… пацаны.
Мне уже скоро тридцать пять. Не к лицу мотыльком порхать. Так и в старика Козлодоева можно со временем превратиться. Дело нехитрое.
Время‑то как летит…
* * *
Счастье. Почему‑то с четырех утра на работе накрыло ясное теплое чувство тихого счастья… Полного. Без причины. Оно затопило меня медленным, ровным светом. Так обычно льется в стеклянный сосуд золотистый мед.