Я вспомнил, что и в лесу у Хитроу Лешка как-то кисло отзывался об ФСБ. Я-то с контрразведчиками никогда дела не имел.
— Вам что, не нравится, что Заур работал на ФСБ? — спрашивает Мохов.
Мы с Лешкой храним благородное молчание. Сидим, хрустим чипсами и запиваем пивом.
— Или я ошибаюсь?
— У них на бумаге все красиво, — соизволил все же пояснить Кудинов. — А на деле лучшие ушли в бизнес, а прочие занялись бизнесом, не уходя. Конечно, есть и исключения.
— Так или не так, мы тут с коллегой посоветовались, пока ты ездил за пивом, и решили, что раскрывать наш канал Зауру не стоит, — сказал я.
Мохов уставился на нас обоих:
— В шифротелеграмме как раз было сказано, чтобы мы его отправили как можно скорее.
— Отправляйте, — сказал Кудинов. — По своему каналу. У вас есть такой?
— Я думал, у нас все общее.
— Тебя лично, Володя, я обидеть не хотел. Но у нас вырисовывается комбинация поинтереснее, чем отправка осведомителя.
— Теперь я понял. Вы ему не доверяете.
Интуитивное прозрение. Вообще людям с латеральной ретракцией, «охотникам» по одной классификации, «Марсам» — по другой, думать бессмысленно. Это отнюдь не значит, что они глупее других — тех, кто привык все подвергать анализу, рассматривать разные варианты, взвешивать за и против. Главное оружие охотников — не рассудок, а интуиция. Она мгновенно подсказывает им решение, которое тем не менее может быть правильным или ошибочным. Но интуиция компенсирует, как бы это сказать, нерасположенность к думанию, а в критических ситуациях даже доказывает свое превосходство. Так что вопрос о том, кто умнее, остается открытым.
— Ну, смотри, Володя. Я правильно помню, что чеченцы — это маленький, но гордый народ? — решил прояснить нашу позицию Лешка.
— Ну.
— Они по идее должны быть заодно. А он, получается, закладывал своих. Не знаю кого: одноклассников, соседей, товарищей по работе…
— А для нас-то что в этом плохого?
— Получается, Заур из тех людей, в которых мы нуждаемся, но которых не уважаем, — пояснил я. — Им сложно доверять. «Измена мне мила, а изменники противны», как говорил Август.
— Кто говорил? — переспросил Мохов.
— Август, первый римский император. Экс-Октавиан.
Мохов с понимающим видом кивнул. В нем было что-то смешное и трогательное. Мысль его не всегда догоняла ускользающую реальность, но он очень старался. Он был как сопящий толстячок, знающий, что прибежит последним, но до финиша не сдастся.
— Понятно, — заключил Мохов. — И что мне сказать шефу?
Действительно, наш-то с Лешкой шеф в Москве, в Лесу, а моховский здесь, в резидентуре. Сидит сейчас, курит, ждет его доклада.