Бити выходит из-за занавески в халатике, с полотенцем вокруг головы.
Бити. Уф! Когда выйду замуж, каждый день буду принимать ванну. (Вытирает волосы полотенцем и крутит радио, останавливаясь наконец на передаче Четвертой симфонии Мендельсона.)
Миссис Брайант снимает занавеску, складывает ее, и потом они вдвоем выносят ванну в садик. Когда они возвращаются, миссис Брайант расставляет мебель по местам, Бити перед зеркалом вытирает волосы.
Бити(смотрит на себя в зеркало). Ты только посмотри на нос и уши, какие они забавные! А руки и ноги? Так смешно торчат из туловища.
Миссис Брайант(выключая радио). Надо выключить эту дрянь.
Бити(яростно). Мама! Я готова убить тебя, когда ты это делаешь. Не удивительно, что я ничего ни о чем не знаю. Ты меня ничему стоящему не научила, ничему. Я никогда никаких новостей не знала, потому что ты всегда выключала радио, как только заголовки прочтут. Я никогда не читала хороших книг, потому что их не было в нашем доме. Никакой музыки не слышала, кроме танцевальной: как только классику начнут передавать, так ты выключала радио. Я даже не умею правильно говорить по-английски, потому что ты никогда не говорила со мной на серьезные темы.
Миссис Брайант. Что это на тебя вдруг нашло, дочка?
Бити. Боже милостивый, мама, ты живешь на лоне природы, но у тебя совсем нет… нет… величавости, что ли. Ты проводишь время среди зеленых полей, выращиваешь цветы, дышишь свежим воздухом, а величавости у тебя нет. Ты все болтаешь и болтаешь, и в мозгах у тебя ничего не застревает, и ты отгораживаешься от мира. Какую ты мне дала жизнь?
Миссис Брайант. Да ты в уме? Что я тебе, учительница, что ли?.
Бити. Но ты мешала. Ты не открыла передо мной ни одной двери. Даже его мать интересуется мною больше, чем ты. «Бити, — говорит она, — почему бы тебе не пойти в вечернюю школу и не поучиться чему-нибудь? Поверь мне, — говорит она, — ты никогда не пожалеешь, если станешь учиться». А тебе было все равно, куда я пошла работать и учусь ли чему-нибудь. Ты даже не думала о том, что это нужно.
Миссис Брайант. Я кормила тебя, одевала. Я тебя возила к морю. Что тебе еще нужно? Мы ведь только крестьяне. У нас здесь ничего особенного нет.
Бити. Чушь все это, чушь! Какая разница — город или деревня. Все городские девушки, с которыми мне приходилось работать, были в точности такие, как я. Безразлично — город или деревня. Чушь это. Знаешь, когда я работала в туристских лагерях, мы, бывало, садились с другими девушками писать письма и рассказывали друг другу, о чем пишем. И все мы, все до одной, начинали так: «Шлю вам весточку о себе» — и потом писали о погоде и больше ничего не могли придумать, поэтому принимались писать друг про друга и, нацарапав полторы страницы каракуль, заканчивали: «Надеюсь, что это письмо застанет вас в таком же добром здравии, в каком пребываю я». Вот и все. Больше нам нечего было сказать. Тысячи вещей происходили в этом лагере, и мы не могли найти слов, чтобы их описать. Никто из нас не мог. А нас были сотни девушек, и когда-нибудь у нас будут свои дети… А ты все рассказываешь мне про Джимми Скелтона и про старуху в бочке. Я эту историю уже раз десять слышала, не меньше. Думаешь ты, о чем говоришь? Черт возьми, ну как мне привести его в этот дом.