Толик отстранился, положил машинку на столик между баночек с красками. Целлофановые перчатки на его руках были покрыты разноцветными каплями.
– Ты точно рехнулся, – сказал он. – Я не буду ничего делать. У тебя проблемы какие-то, серьезно. Ты себя сейчас калечишь.
…можно набрать полную ванну холодной воды и положить дочку на дно. Держать крепко, чтобы не могла вынырнуть…
– Мне надо, понимаете? Я же не смогу домой вернуться с этими мыслями.
– А я-то тут при чем?
Миша рванулся вперед, через стеклянный столик, роняя стул, попытался схватить Толика за ворот рубашки, но татуировщик ловко увернулся, перехватил Мишину руку, протащил по столику и уронил лицом на холодный пол. Прижал коленом шею.
– Вали отсюда на хрен, – сказал он. – Иначе я тебе сейчас руки переломаю.
– Я же серьезно говорю, – Миша едва не стонал. Пот заливал глаза. За ухом зудело, наполняя голову непонятной пустотой. – Не хочу никого убивать! Вернее, хочу, но не могу. Я не могу… этого… сделать. Вы не понимаете насколько вообще это страшно… такие мысли допускать. Доченьку мою родную, любимую…
Толик отпустил его, резко поднял за шиворот. От Толика пахло краской.
– Исчезни. Иначе сейчас вызываю охрану. Понимаешь нормальные слова?
Миша понял, насколько жалко он сейчас выглядит.
– Еще раз тебя здесь увижу, точно что-нибудь сломаю, – предупредил Толик и сильным тычком отправил Мишу в сторону двери. В спину прилетело: – Татуху где-нибудь в другом месте доделаешь.
Миша застыл перед дверью. Виски колола болезненная и недопустимая мысль. Он не мог убить собственную дочь. Черт побери, да он даже думать об этом боялся!.. Однако же зуд за ухом не проходил. А желание взять дочку под мышку, отнести на балкон… это желание нарастало. Стремительно. Невыносимо.
– Вали, вали, – пробормотал Толик. – Чего стоишь?
Миша почесал за ухом, ногтями раздирая кожу – теперь уже нарочно, чтобы заболело сильнее, чтобы придало ярости. Еще одна струна натянулась и лопнула. Нельзя убивать дочь.
Толкнул плечом дверь, вышел.
Через пятнадцать минут зашел обратно.
Бросил взгляд на зеркало.
Он успел снять свитер и рубашку, обнажившись по пояс. Лицо было усеяно мелкими каплями крови. Руки, грудь, живот и брюки – тоже. Сквозь кожу особенно четко проступал странный узор-ребус. Если долго вглядываться, можно различить рисунок. Например, розу.
Миша разжал кулак, и на пол со звоном посыпались колечки пирсинга. На одном из них болтался оторванный темный сосок.
Толик, сидящий спиной к двери, за монитором, обернулся. Левое веко его дернулось. Толик начал медленно подниматься с табурета, но Миша рявкнул: