— Что ты будешь делать после операции? — вдруг спросила Мики. — Вернешься в миссию?
— Да, — последовал твердый ответ. — Моя жизнь там. Родди там. И Дерри там. Вот почему я ничего не сказала родителям. Они стали бы умолять, чтобы мы переехали к ним в Финикс, а я не могла бы согласиться на это, не могла бы вынести, что со мной обращаются, как с инвалидом. Я хочу продолжать работу. Мики, — Сондра подалась вперед и серьезно сказала: — Я хочу снова заниматься медициной.
Шум весеннего дождя за окнами усиливался. В камине затрещал уголь, и в трубу полетел сноп искр.
Сондра передвинулась на край стула. Ее голос звучал страстно, взгляд был напряженным.
— Мики, — сказала она. — Дерри был моей жизнью. Только его я желала, только ради него я жила. Я нашла его в конце своих странствий. С Дерри я чувствовала себя так, будто вернулась домой. Нет средства, которое могло бы унять мою боль. Каждая частичка моего тела плачет по Дерри. Признаюсь, были дни, мрачные, ужасные дни, когда мне хотелось покинуть этот мир и быть вместе с Дерри. Но теперь я знаю, что мне следует делать. Я должна продолжить то, что он начал в миссии. Мики, его смерть не должна стать напрасной. Мне надо жить ради Дерри и нашего сына.
Сондра умолкла, наклонилась вперед, протянула забинтованную руку и положила ее на колено подруги.
— Мики, я хочу, чтобы ты сделала эту операцию, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты вернула мне мои руки.
— Я не могу, — прошептала Мики.
— Почему? Я помню, что на Гавайях ты часто оперировала руки.
— С тех пор я этим почти не занимаюсь. — Мики вернула Сондре ее руку и встала. Она подошла к камину, на котором в оловянной оправе стоял небольшой портрет Джейсона, взяла кочергу и помешала горевшие поленья. Затем положила кочергу и повернулась к Сондре. — Прошло много времени с тех пор, как я занималась чем-то подобным. Я отошла от этого. Теперь я восстанавливаю лица и грудь. Я не хотела этого, но со временем моя практика приобрела в основном косметический характер.
Сондра долго и внимательно смотрела на свою подругу.
— Да, я понимаю, — наконец сказала она. — Мы все изменились, правда? Пусть Сэм Пенрод сделает эту операцию. А теперь не хочешь взглянуть на мои руки?
Сондра подняла свои перевязанные руки.
Мики подошла к стоявшему в углу круглому столику из вишневого дерева. Из маленького ящика она достала тупые ножницы. Затем вернулась, подтянула к себе украшенную вышивкой скамеечку для ног, уселась на нее и спокойно взяла одну из клешней Сондры. Ножницы подрагивали, пока она разрезала марлю. Мики не хотела смотреть, не хотела видеть. Как врач, последние тринадцать лет всецело занимавшаяся сложной, упрямой человеческой плотью и происходившими с нею гротескными изменениями, как пластический хирург, натренированный глаз которого видел трагические и подающие надежду случаи, Мики Лонг-Батлер знала, что ничто из виденного ею в прошлом и близко не может сравниться с этим.