— Дэвид, — прошептала она. — Я все еще нужна тебе?
***
Он представлял себе, как какой-то мудак избивает двух маленьких девочек, тащит их за волосы, прекрасные золотистые волосы, и у него чесались руки сорваться с места и выбить дерьмо из ублюдка. Его собственные волосы вставали дыбом, когда он думал о том, какой ужас перенесли Лиззи и ее сестра, а сердце сжималось от ярости при мысли, что им приходилось выносить — побои, унижения, страх, боль, отчаяние. И не было никого, кто бы заступился за них. Он убьет эту сволочь, думал Дэвид. Он найдет и убьет этого Брайана Палмера!
Ее затравленный взгляд сказал ему больше, чем она сама. Пальцы, царапающие кожу рук до крови, трясущиеся губы, еле сдерживаемые слезы. Этот козел наслаждался их страданием, было видно. «Пожалуйста, не делай этого!» — умоляла она. Боже, неужели своего отчима она умоляла так же? Умоляла, когда он тащил ее за волосы, умоляла, когда наносил удар за ударом? От этих мыслей сжимались кулаки.
Лиззи была такой бледной, такой беззащитной, когда рассказывала все это. Дэвид видел, как воспоминания накатывают на нее, заставляя заново переживать этот ад. Ему было страшно представить, что могло бы быть, если бы не наследство, которое дало им возможность нормально жить. А иначе — жизнь с наркоманами и работа в грязных дешевых барах, пока какой-нибудь ублюдок не изнасиловал бы ее где-нибудь в подворотне.
Он вспомнил, как залез ей под кофту в первый раз, и она отстранилась. Он был так удивлен, что не скрыл смешка. «Я не могу, — сказала она. — Я девственница». Она тогда так сильно покраснела, что у него все в душе перевернулось. Дэвид почувствовал себя озабоченным придурком, каким и являлся на самом деле, и впервые в жизни ему стало стыдно за это.
Он вспомнил сестренку. Миа была чуть старше Лиззи. Ему захотелось позвонить в Париж и узнать, что с ней, как она, никто ли ее не обижает. Он вспомнил Люка, мужа своей маменьки — огромного мужика со свернутым носом и стальным взглядом. Перед глазами встали страшные картины. Что если Люк посмел тронуть его сестру? Руки чесались схватить телефон, но Дэвид глубоко вдохнул и попытался успокоиться. Он знал Люка с рождения, тот никогда не причинял вреда, наоборот, только защищал. Он стал телохранителем матери еще до рождения Дэвида. И любовником, подсказал услужливый внутренний голос. Дэвид отмахнулся от этой мысли, сосредоточив внимание на Лиззи.
Грудь сдавило от наплыва эмоций и чувств, от желания защищать, оберегать, заботиться. Он пообещал себе, что больше никто и никогда не посмеет обидеть ее, будь он проклят. Даже он сам.