— Ты, Юрий Васильич, забываешь о силе. Ежели старший брат подойдет к Москве с многотысячной ратью и заявит о своих правах...
— Откуда сила возьмется? Боярам да князьям я не нужен. Каждый из них мнит себя великим князем. Церковь? Так ты же сам уверяешь, что она меня даже монахом не примет. Остаются татары, литовцы — грабители и разорители Руси! Нет, с ними дружбы не бывать!
— А если не литовцы и не татары, а народ? Поднимем мужиков, трудовиков, гостей. Все устали от войн и поборов. В народе великая сила, и он пойдет за тобой. А коли будет сила, и церковь и бояре признают тебя.
— Понял тебя, Гурьян, понял. Мужицкий царь! Тьмы мужиков, с ними горожане, иные дворяне. Подошли, взяли Москву. Дальше будет то же, что в Лебедянском посаде, только страшнее. В Москве богатства больше, и расставаться с ним труднее будет. Начнут бунтовать князья, бояре, их надобно будет усмирять и дворян тож. Они против нас погонят своих смердов. Значит, чтобы добраться до князя, нужно перебить его дворню, мужиков его... Под Лебедянью мы рыли пятисаженные могилы, под Москвой потребны станут верстовые!
— Горькие слова говоришь, Юрий Васильевич, и несправедливые. Не все так страшно. Не обязательно убивать смердов, их можно переманить. А когда увидят силу, многие примут твою сторону.
— Ради спасения своей шкуры кое-кто примет, — согласился Юрша. — Но это плохие помощники. При первой же неудаче сразу в спину ударят. Теперь о мужиках, у тебя вся надежда на них. А ведь то, что случилось в посаде Лебедянском, да и в других местах, толкает мужика не к Кудеяру, а к воеводам.
— Нет, Юрий Васильич, то война. А так мужику мы всегда помогаем, по весне и коней и семян даем. А в большом походе облегчения пообещаем.
— Пообещать мало, придется мужикам вернуть Юрьев день, и не только осенний, но и весенний. Но вот еще. У нас будут свои воеводы, а новым воеводам нужна земля для кормления, опять же мужики. Понуждится теснить князей и бояр, появятся обиженные. Будут недовольные и среди наших атаманов, на всех не угодишь... И не всякий мужик захочет подчиняться другому мужику. Значит, опять усмирять! И вновь кровь... Знаешь, дорогой друг мой, невольно берут сомнения. Другой раз задумаешься, что страшней: смута средь своего народа или чужеземцы. И отвечаю: смута! Чужеземцы придут, пограбят и уйдут. А своих поднимешь, братоубийство пойдет и надолго. Каждый захочет правоты на свой лад, и не жди ни скорой победы, ни спокойствия. Вспыхнет и запылает злоба на многие годы. Беды будут, смерти будут, а я смертями сыт по горло.