Теперь знал Ивашка, как потрафить государю, что писать и читать, а что пропустить надобно. Государю такая понятливость нравилась. Правда, иной раз он приказывал:
— Этот лай запиши. Аз ему припомню.
В тот памятный день, накануне Великого поста, гонец что-то сообщил государю, и он, прервав допрос сотника Монастырского, спешно покинул Тонинское, даже не заслушав запись допроса.
Государев возок укатил, стража за ним. Ворота со скрипом закрылись, и тут же зазвонили колокола ко всенощной. Сухоруков любил ходить в церковь. Днем и ночью ему приходилось слушать вопли истязаемых. Он не испытывал к ним жалости раз на дыбе, значит, провинились перед государем. И все же от страшной жестокости в пытошной его тянуло сюда, в церковь, к ее благолепию, где молитвы и проповеди призывали к любви и прощению обид. Здесь он отдыхал душой и телом. Тихое слаженное пение хора поднимало его над землей, над человеческой греховностью. Часто он сам восходил на клирос, и его баритон вплетался в затейливую голосовую вязь.
Сегодня он не присоединился к хору, чувствовал себя уставшим, ведь не каждый день приходилось записывать показания человека, выдававшего себя за брата царя. Он прошел в пристройку к иконе святого чудотворца Николая, поставил ему свечу. Тут не толкались — было поменьше народа. Повторяя про себя слова молитвы, он поднял руку, чтобы перекреститься. И тут до нее дотронулся малец и прошептал:
— Иван Демьянович, тебя на паперть кличут.
— Кто? — Ивашка оглядел незнакомого парня.
— От государя, говорят.
Сухоруков перекрестился и стал пробираться к выходу, парень шел за ним. Рядом с папертью он увидел возок, запряженный парой, и двух верховых стрельцов. Малец подсказал:
— К возку пожалуй.
Подошел, снял шапку, поклонился. И тут его сильно толкнули в спину, и он оказался в возке. Там его подхватили, зажали рот. Возок с места взял вскачь.
Ехали недолго. Возок скоро остановился. Сильные руки подтащили его и усадили спиной к козлам. В сером сумраке позднего вечера он увидел возле себя того самого мальца, что вызывал его из церкви. По бокам остановились всадники. Из темной глубины возка донёсся хрипловатый голос:
— Вот где довелось встретиться, Сухоруков. Шутковать нам недосуг, говори как на духу. Кого при государе перед вечером пытали?
Подьячий пришел в себя и, подумав: «Не проверяют ли это из Разбойного приказа?», — ответил:
— Люди добрые, дело государево, меня языка лишат, ежели молвлю о нем.
— А мы, молчать будешь, — головы лишим. Встряхни-ка его.
Один из них взял за шею, придушил слегка и так встряхнул, что у Сухорукова потемнело в глазах. Он закашлялся. Из возка осведомились: