Из заоблачных высей и трещин глубоких,
Из разверзшихся гор приходили к вам боги.
Было с неба на землю похищено пламя,
Но до этого долго я жил под ногами.
Я – огонь, я огонь, но среди пустоты,
Это я, это я – свет далёкой звезды.
Разрывая хребты, что стояли веками,
Бьёт стеною о стены подземное пламя.
Но костры, что в ночи собирали вас вместе,
Выводили из мрачных пещер на поверхность.
Словно сердце, пылает в пурпурных глубинах
Пламя светлых алмазов и тёмных рубинов.
Но подгорные гномы у жарких печей
Красоту их вплавляют в рукояти мечей.
Затянула полнеба гарь лесного пожара,
И застывшая лава под ногами дрожала.
Но свечою горит моё пламя в оконце,
И огромным костром поднимается солнце.
Я – огонь, я огонь, но среди пустоты,
Это я, это я – свет далёкой звезды.
[2]Она помолчала и добавила:
— Вот и спрашивается…
— Я понял. Теперь понял. Очень образно. Кстати, не знал, что у профессора Ирис есть и музыкальный талант.
— Есть, в отличие от меня. Погоди, а ты и её знал?
— Совсем немного. Злишься на неё? — зная ответ, который дала на этот вопрос другая, прежняя Осока, я специально задал его.
— За что? — сказала она. — Мать продукт своей эпохи, она считала, что Орден для меня – благо. Может быть, и к лучшему, что я не пошла по её стопам. Она, похоже, готовила меня к научной карьере.
— Почему ты так думаешь?
— К четырём годам я знала арифметику, три языка и три алфавита, ничего так? — усмехнулась она. — Пло Кун буквально выпал в осадок, когда меня тестировал. В Ордене мне это здорово помогло. Между прочим, твой язык я стала учить именно потому, что знала Храмовый, довольно много общего.
— Он не совсем мой, я тебе уже говорил.
— Правильно, правильно, стандартом считается то, как говорят на Бреге, Батаеве и Ильмене, а на других планетах свои диалекты. Странно, столько раз бывала у вас на Набу и ни разу не слышала, чтобы на нём говорили.
— Так я же не набуанец, — улыбнулся я. — И мама Падме тоже.
— А откуда вы? Какой сектор?
— Это вне секторов, далеко за Илумом.
— В пространстве чиссов, что ли?
— Да, примерно тот район. Ха-ха, погляди на своего арестанта!
— А? Что? — она оглянулась на окно голокамеры, отображаемое на одной из секций экран-пульта и тоже засмеялась, увидев поднимающегося с пола Баку: — Ну, звёзды наказали за гаморрство!
— Не иначе, — поддакнул я, хотя сам-то краем глаза успел увидеть, как арестант на секунду воспарил над койкой. Падме, всё же, нашла способ: дождавшись, пока наша спутница отвлеклась, отключила гравитацию в каюте, а когда упругие силы подняли мистера Баку в воздух, снова подала напряжение на линии искусственного тяготения. И он, упав на край койки, грохнулся вниз. Выражение лица арестанта было какое-то… странное. Присев на койку, он неожиданно принялся стаскивать обувь. И лишь после этого осторожно лёг снова. Интересно. Возможно, он услышал голос во сне? Ну, сестрица, ну, хитрунья!