Сегодня поеду на несколько дней к моим знакомым в деревню[10]. Они уже давно ждут меня, будут мне рады, а я буду рада еще больше. Люблю бывать у них и бываю довольно часто. Круг моих деревенских знакомых все расширяется…
25 июля 1925 г.
Ему же.
…Сердит ты на меня, должно быть, за то, что не писала, во всю ивановскую. Ругаешься, вероятно, как «расейский» извозчик. Ну, не сердись, не ругайся. Я уж не так виновата, как ты себе представляешь из твоей дали. Вблизи моя вина вопреки всем законам физики выглядит значительно меньше. Во-первых, была очень занята («ну, это не оправдание!» — чувствую, что ты сейчас же скажешь), а во-вторых, был целый ряд непреодолимых «объективных условий». То, что это оправдание, вероятно, и ты согласишься. Какие такие «объективные условия», писать тебе не буду, твоя фантазия поможет тебе догадаться.
Живется у нас бурно, как никогда. Дни у нас — это целые месяцы, а месяцы — годы, конечно, не по объему времени, а по объему происходящих событий, по объему их содержания. Представь себе, что уже лето 1925 года. Ты понимаешь, что это значит. И этим самым летом я еще имею возможность писать тебе письмо. Не верю своим ушам и глазам. Как хорошо! Как чудесно и неожиданно, необыкновенно!
……………………………………………………………………………
Опять эти проклятые «объективные условия» задержали твое письмо еще на три дня и перенесли его вместе со мной еще в новый город. Только что окончилось интересное заседание. Недавно только ушел мой последний гость. А я после этого должна была еще с полчаса заниматься финансовыми делами моей «фирмы»[11]. Окончила и, несмотря на то, что уже час ночи, решила все-таки дописать сегодня это письмо…
Два дня тому назад уехал «за границу» [12] еще один наш приятель, много сделавший и очень заслуженный человек [13]. Больно и тяжело было с ним расставаться. Особенно тяжелыми были последние два дня, когда мы все уже наверное знали, что он «едет», и едет навсегда. Провожали мы его с песнями, с цветами, но особенное впечатление делали эти развевающиеся «платки» [14], которыми многие из нас махали еще долго после того, как скрылся уносящий его поезд. Окружающие, смотря на нас, понимали) что мы провожали кого-то не только очень близкого и родного, но и хорошего, заслуживающего уважения человека, что «отъезд» этот необыкновенный, что мы этого отъезда не забудем…
Но не только болью, а и энтузиазмом всех нас наполнил его отъезд. Многие, в особенности молодые наши друзья, с горящими глазами говорили: «Так уехать и я бы хотел! Сделать столько, сколько он сделал, и делать именно так, с беззаветной любовью к делу, самоотверженно и гордо… Я готов так же работать!» Приятно и радостно было видеть этот восторг и энтузиазм, и это сглаживало боль утраты, еще больше укрепляло веру в наши силы, наполняло еще большим желанием работать безудержно, всю себя отдать работе…