Дама-консультант остановила ее жестом:
– Не нужно. Да, это наша коробочка, и пакет наш. Но… вы говорите – чек. Вы хотели вернуть украшение?
– Да! – Даша выпалила это единым духом, как в ледяную воду бросилась. Ну – все. Теперь ходу назад нет. – Потому что… ну на самом деле не важно… просто нужно…
– Это действительно не имеет значения. – Дама ободряюще улыбнулась, и как-то сразу стало заметно, что ей на самом деле вряд ли больше тридцати. – Но… дело в том, что, – она махнула рукой в сторону висевших на стене «Правил торговли», – ювелирные изделия не возвращаются.
– Да?
– Да, – подтвердила дама. – Так что даже если бы у вас сохранился чек, это ничего бы не изменило. Впрочем, если вы непременно хотите… нет, вернуть проданное украшение невозможно, но салон не только продает драгоценности, но и покупает. Производится оценка, и… но это не так важно. Раз вещь из нашего салона, можно просто посмотреть записи… И я даже…
Но Даша ее уже не слушала.
Мимо цепочек, мимо сверкающих витрин, мимо охранника с черной коробочкой рации на поясе…
Почему-то ей казалось, что за тяжелой дубовой дверью должен висеть глубокий вечер, почти ночь: темно-синее небо, колючие маленькие звезды, желтая от фонарного света тротуарная плитка…
На улице, однако, все еще был день – серенький, уже слегка приправленный синевой подступающих ранних зимних сумерек – но это был все еще день. От морозного воздуха у Даши защипало в носу и в глазах. Да, да, да, именно от холода, ни от чего больше…
Ажурные чугунные перила, ограждающие крыльцо салона, на фоне бледно-зеленой, как будто тоже замерзшей стены казались очень черными.
Мимо, цокая каблучками по тротуарной плитке, прижимая к уху телефон и хмурясь, пробежала девушка:
– …сегодня… да… ладно… только не потеряй… чего, чего – не потеряй! Вот балда! Говорю – не-по-те-ряй, – по слогам повторила девушка и скрылась за поворотом.
Не потеряй. Не потеряй. Не потеряй.
Даша нахмурилась, с недоумением обвела глазами вздымающиеся вокруг стены, ледяную крошку у тротуарного бордюра, жужжащий вдалеке снегоочиститель. Из-за снегоочистителя торчал светофор, сияющий теплым янтарным светом. Мигнул – и переключился на зеленый…
Мальчишки побивают лягушек камнями ради забавы, но лягушки умирают по-настоящему.
Плутарх
Деда своего – красного командира Ивана Быстрова, погибшего под Сталинградом, – она не помнила. Совсем. Бабушка и мама рассказывали, что он еще успел покачать ее, новорожденную, на руках – перед самой войной. Но она-то этого, разумеется, помнить не может. Она же не Лев Толстой, который писал, что помнит собственные крестины: скользкие края лохани и даже, кажется, запах церковных свечек. Ну-ну.