– А что насчет тебя? – выплевывает она, когда я ничего не отвечаю. – Гарвард стал слишком претенциозен для тебя? Кого я обманываю, королева Англии менее претенциозна, чем ты.
– Я перевелся сюда. Я никогда не учился в Гарварде.
– Тогда где, черт возьми, ты БЫЛ?!
Ее слова – медленный яд. Я не могу ей рассказать. Она не поймет. Неправда. Она поймет меня как никто другой. Именно поэтому я и не могу ей рассказать. Это нас очень сблизит. Я с превеликим удовольствием согласился на эту работу, ведь так я спокойно мог воплотить в жизнь свое запланированное возмездие Уиллу, но теперь, увидев ее здесь, я об этом жалею. Этот университет нас сближает. Настолько, что я вновь смогу причинить ей боль, нанести рану, которую уже не исцелить, как было с Софией.
Я наслаждаюсь порезами, оставленными ее яростью. Боль дает мне понять, что я все еще жив. Даже после попытки убить прежнего себя – пагубного ублюдка, – оставить его позади, похороненного в вине рядом с Софией и Талли, лишь единственное пламя с губ Айсис, и я вспоминаю нашу войну, наши слова, нашу связь. Я хочу поцеловать ее. Хочу целовать ее, пока она превращает меня в пепел. Хочу, чтобы она убила меня, поскольку у меня самого не хватило на это смелости.
Но она дрожит, так что я довольствуюсь ее словами.
– Я думал, что больше никогда тебя не увижу, – говорю я. Она усмехается. Ее броня крепче, чем когда-либо. Благодаря мне. Благодаря Уиллу. Благодаря ублюдкам вроде нас двоих.
– Ты позаимствовал строчку из одного из дрянных любовных романов Софии… – Она мгновенно замолкает, но уже слишком поздно. Имя Софии прозвучало во всеуслышание, разрывая швы на наших ранах. Но там, где боль останавливает большинство ртов, она питает Айсис. – Я ненавижу тебя, Джек Хантер.
Я хочу обнять ее и держать до тех пор, пока она больше не сможет меня вынести, пока не сбежит куда-нибудь, где безопаснее. Куда-нибудь, где нет меня.
Но я просто киваю.
– Знаю.
– Нет. Ты не знаешь. Думаешь, та незрелая война олицетворяла ненависть? Но это… это… – Она закрывает глаза. – Ты бросил меня. Бросил, как и все остальные, и я не могу тебе этого простить.
– Ты и не должна, – утверждаю я. – Ты ничего мне не должна.
Она смеется, и ее крепкая броня на мгновение дает трещину, являя на свет прежнюю Айсис.
– Очевидно, ты мне тоже ничего не должен. Даже звонка. Даже одного гребаного сообщения типа: «Не переживай, я не сбросился с моста и не разлагаюсь где-нибудь в реке, а все еще дышу, не жди меня».
И вот тогда я понимаю, что сей гнев вовсе не пропитан болью, которую я ей причинил. С таким гневом я слишком хорошо знаком. Гнев Софии всегда основывался лишь на этом. Этот же чище, ярче. Айсис злится потому, что я заставил ее переживать. Потому, что она считала меня мертвым, нет, скорее, потому, что она не знала, жив я или нет. Хоть она сама этого и не осознает, но эта ярость не что иное, как защитный инстинкт, ведь для иного вида гнева она слишком добра и заботлива. Однажды я тоже был охвачен подобным гневом. Я выместил его на Айсис, когда поймал ее в своей комнате за просмотром писем, сочтя, что таким образом она пытается добраться до Софии.