– Какого черта ты решил, что можешь просто взять и сбежать, Джек Хантер?!
Джек вздрагивает (вздрагивает? Джек? Да никогда), но не сводит с меня глаз.
– Ты дрожишь, – говорит он.
– А то я не знаю! Со мной сейчас вообще много чего происходит, и дрожь – моя наименьшая проблема! Ты всех нас бросил! Просто… исчез! Свою маму, Рена… всех. Ты всех бросил!
Джек еще сильнее хмурится. Я мельком бросаю взгляд на его руки – сильные и тонкие, как всегда. Я хочу завладеть ими, хочу завладеть им, сделать шаг и обнять его так крепко, чтобы он не смог дышать… или снова уйти, сказать ему, что все хорошо, сказать, что я его прощаю, но ярость и слова Безымянного перемешиваются в голове и слетают ядом с моих губ:
– Ты бросил меня.
– Айсис, пожалуйста, позволь мне…
– Нет! – перебиваю я его мягкий, умоляющий голос. Это так на него непохоже, что пугает меня. Почти так же, как и пытающийся схватить меня Безымянный. Почти. – Ты думал, что гребаный билет в Европу подарит тебе мое прощение? На какой гребаной планете билет заменяет настоящее прощание? И как, черт возьми, мне не угодить на вышеупомянутую планету до скончания времен?
* * *
Она – воплощение огня и ярости. Ее волосы развиваются на теплом вечернем ветру, а глаза цвета корицы отражают свет из зала. Она сияет в бархатной темноте, хоть она и похудела, стала гораздо печальнее, но она все так же пылает. Как и всегда. Я согреваюсь в ее ярости, впитывая обжигающее, сладострастное чувство ее гнева и всю энергию жизни позади него.
Она здесь, совсем рядом. Только руку протяни. Настоящая, из плоти и крови. Дико злится на меня. Быть может, она никогда не прекращала на меня злиться, и потому это ощущается столь правильным. Мы всегда были не в ладах. Всегда конфликтовали. После долгих, беспокойных месяцев это – смотреть на свою проказницу (свою? Нет, я упустил шанс называть ее своей) – единственное, что ощущается правильным. Планеты на своих орбитах, последний часовой механизм запущен… и мир вновь начинает вращаться, как, собственно, и должно быть.
– Я думал, ты собиралась в Стэнфорд, – осторожно говорю я.
– Не меняй тему, кусок задницы, – свирепо отвечает она.
– Тебе следовало отправиться в Стэнфорд. Ты бы там раскрылась.
Там ты была бы счастливее. Ты бы покорила весь мир. Там ты бы встретила умных и добрых парней. Парней, которые не являются мною.
– Вау, не думала, что это возможно, но ты каким-то образом умудрился выбесить меня еще больше, – иронизирует она. – Срочно звоните Папе, у нас здесь подлинное, блин, чудо.
Я вижу, как сквозь гнев дрожат ее плечи. Сначала я ее не узнал. Она была такой тихой, а все ее фиолетовые пряди выцвели. Зато я узнал Уилла Кавано. Разве могло быть иначе? Я изучал его лицо в досье ночами напролет, запоминал каждую черточку и изгиб, желая найти его самое уязвимое место. Стоит ли оглашать зачем? Покорная девушка, разговаривающая с Уиллом, не могла быть Айсис. Но, когда последовал удар по его селезенке – дикий, яростный, незапланированный, инстинктивный, – я сразу понял, что это была она. Здесь, из всевозможных мест на нашей огромной планете она оказалась именно здесь. Мое сердце лихорадочно забилось, цвета и тепло проникли в самую глубь, где месяцы тренировок и вины осушили все до серого и черного.