— Ну, я, в любом случае, твой ближайший родственник, — пожал плечами Григорий.
— Уже нет! — зло усмехнулась Лиза, хотя, казалось бы, ей-то какое дело?! Он ей не родня, она вообще здесь чужая. Но и ее, что интересно, взяло за живое.
— Ох, милая Лиза! — казалось, торжество зажжет, наконец, улыбку на этих красиво очерченных губах, но нет! Не дано. — Любое твое нынешнее распоряжение может быть оспорено в суде…
— Поэтому я сделала все распоряжения заранее.
— Что ты имеешь в виду? — поднял бровь Григорий.
— Гриня, милый! — через силу улыбнулась Лиза, — я оставила завещание, и в нем ясно оговорено, что ты мне не родственник, а обычный ублюдок. Мать моя, царство ей небесное, женщина была, в целом, неплохая. И меня любила. По-своему. Но блядь, и этих слов из песни не выкинешь. А отец твой, Гриня, и того хуже. Это ж надо быть таким уродом, чтобы прижить ребенка от собственной сестры?! Так что, милый, — подчеркнула она обращение, возвращая его Григорию, как фальшивую монету, — ты не только ублюдок, но еще и выродок!
— Это грязные сплетни! — поморщился Григорий. — Мой отец…
— Гриня, — остановила его Лиза, — к моему завещанию приложены письма нашей общей матушки, и они недвусмысленны. Так что, утрись! Ты мне никто и никогда никем не станешь, и не потому, что мать тебя отцу в приданное принесла, а потому что ты всю жизнь ведешь себя, как поганец. И сейчас тоже! А опекун, если понадобится, у меня уже есть. Надежду Федоровну ты ведь знаешь? Вот с ней и будешь иметь дело, если до этого дойдет!
* * *
Проснулась ночью. Лежала без сна, слушая, как заполошно колотится сердце. Лежала, уставившись в залитый лунным светом потолок, и ощущала, как захватывает душу тоска. Холодная, безысходная, словно стылая бесплодная земля, на которой не выжить. Да и не надо, потому что, чем так жить, лучше умереть.
К ней, наконец, пришло осознание случившегося. Сейчас, ночью, на этой больничной койке, Лиза вдруг с предельной ясностью поняла, что напрочь и надолго, — а скорее всего, навсегда — отрезана от своего мира. Вырезана из него. Вычеркнута, потеряв и себя, Елизавету Борисовну Берг, какой саму себя знала и ощущала, — и какой знали, видели и ощущали ее все вокруг, — и сам тот мир, в котором родилась и до сих пор жила. Ничего не осталось. Ни облика, ни места, ни друзей, ни близких. Никого и ничего, кроме испуганного сознания инженера-электрика Елизаветы Борисовны Берг, запертого в чужом немощном теле, в чужом незнакомом мире, среди чужих незнакомых ей людей.
Что с ней случилось? Как такое могло произойти? Все это казалось безумием, бредом, ночным кошмаром, но, увы, не привиделось, не пригрезилось, а происходило с Лизой на самом деле. Похоже — и это была пока единственная рабочая гипотеза, — она «подселилась» к реципиенту не в самый подходящий момент.