– Как вы отреагировали на это?
– Я их устыдил, сказал: «Если бы я был на вашем месте, мне бы и в голову не пришло к вам с этим обращаться». Вообще это же деликатный момент: надо сначала человека изучить, посмотреть, в чем его слабые места, а не делать такое нахальное предложение: не будешь ли ты на нас работать? Я помню, в 1960-е годы на Ближнем Востоке американцы частенько действовали нагло. За это один из них получил в баре от нашего сотрудника пивной кружкой в лоб. У него даже шрам сохранился, и он потом рассказывал об этом эпизоде, когда выступал с лекциями в ЦРУ.
– Институт востоковедения был трудным вузом. Чем запомнилась учеба?
– Я иногда хвастаю, особенно перед внуками, что за шесть лет учебы у меня не было и одной четверки, но был сильный стимул. Отлично сданная сессия означала 20 процентов прибавки к стипендии. А она была очень существенной, даже преобладающей долей в нашем семейном бюджете и составляла 400 рублей. На эти деньги можно было прожить, хотя за все годы обучения я почти ни разу не побывал в институтской столовой – дорого было. Как-то я попросил в кассе взаимопомощи ссуду на ботинки. Стоили они 70 рублей и были не столько модные, сколько практичные, на микропорке.
– Какой был самый любимый предмет?
– Я любил заниматься урду и особенно увлекался английским. Книги на иностранном языке в Москве найти было невозможно, а в институте я пользовался хорошей библиотекой. Поэтому в основном помню преподавателей языков: Лидию Борисовну Кибиркштис, Серафиму Кузьминичну Городникову и Антонину Александровну Давидову, учивших нас урду, а также преподавателя английского Нину Петровну Богданову. Учебников урду тогда не было, только урду-русский словарь, и мы учились на рукописных материалах, составленных преподавателями. У нас не было носителей языка, был лишь Джек Бенгалович Литтон, но он преподавал бенгальский.
– Диспуты политические были? Особенно после XX съезда партии и разоблачения культа личности?
– В марте 53-го года, когда умер Сталин, мы учились на первом курсе. Его смерть была трагедией, люди горевали, но для молодежи это горе было мимолетным. Помню дебаты: а что же будет дальше? Несколько человек, в том числе и я, пошли на похороны, но колонны, в которые мы хотели влиться, были настолько плотно организованы, что нас просто отбрасывали. У Петровских ворот было столпотворение, а выше, на Трубной, давка была смертельная: какие-то умники догадались поставить военные грузовики на спуске с Рождественского бульвара и, поскольку народу было невероятно много, задавили насмерть несколько десятков людей. До сих пор в памяти стоит Тверской бульвар, поворот на Цветной бульвар, где вся мостовая усеяна калошами.