— Такой день я не стану портить вдовьей прической, — пояснила Туссиана, когда Бруни разглядывала себя в зеркале, удивляясь тому, как послушно, изящно и непривычно лежат волосы. — Но, с одной стороны, косы заплетены — а значит, правила соблюдены, а с другой — ты выглядишь свободной женщиной. Как долго ты планируешь оставаться вдовой?
Матушка открыла рот, чтобы ответить… И закрыла. Пожала плечами.
— Преступление — такой, как ты, коротать век в одиночестве! — улыбнулась ей в зеркале Сузон.
Как-то так улыбнулась… многозначительно. Румянец на щеках Бруни, начавший было бледнеть, вспыхнул с новой силой.
С неожиданным сочувствием горничная герцогини сжала на миг ее плечи и отпустила.
— Иди одевайся, дитя! — приказала она. — Хочу увидеть всех вас в платьях! — И лукаво добавила: — Кажется, только что прибыли шафера!
Бруни пробормотала слова благодарности и поспешила прочь. Разговор вверг ее в смятение и заставил вспыхнуть в полную силу постоянную тоску по Каю. Сейчас хотелось лишь уткнуться лицом ему в грудь, затихнуть в кольце сильных рук и не думать ни о прошлом, ни о будущем, и не клясть настоящее!
Ванилла и Персиана, приплясывая от нетерпения, ожидали подругу в комнате матушки. Когда Бруни вошла, они многозначительно переглянулись.
— Шафера пришли! — крикнула снизу Ровенна. — Спускайтесь!
— Платье, платье! — заторопила Ванилла подругу Бруни, — одевайся быстрее! Персиана, выгляни в окно — что они там делают?
— Кажется, будят кучера, — спустя минуту с сомнением произнесла та. — А он, собака, просыпаться не спешит!
— Ах! — нервически вздохнула невеста.
— Не боись! — снисходительно посмотрела на нее сестра. — Коли не добудятся — свалят на скамью в кухне, а мой Марх его место займет. — И добавила с гордостью за мужа: — Он у меня с любой лошадью справится!
Платье всколыхнулось, надувшись невиданным парусом, и на мгновение полностью скрыло владелицу. А когда волны ткани легли в штиль, и Ванилла, и Персиана не сдержали восхищенного вздоха.
Крой не скрывал, но подчеркивал высокую грудь Бруни, ее тонкую талию, плавный изгиб бедер, при этом не открывая ничего лишнего. Нежный оттенок ткани придавал коже аристократическую бледность и делал ярче глаза — серо-голубые глаза Эдгара Морехода, будто впитавшие в себя морскую глубину и небесную синь. Золотой пояс-шнур идеально гармонировал с лентой в волосах и туфельками, на которые Бруни поглядывала с опаской — уж очень они были изящны и расшиты золотом и бисером так, что дух захватывало!
— Знаешь, красава, — явно подражая любимому, протянула Ванилла, — вот что скажу тебе: и во всем дворце, среди множества благородных дам и фрейлин, чьим единственным занятием является собственная красота, я не видела такой очаровательной молодой женщины, как ты!