Короткие кивки, не глядя в глаза:
«Говори, говори, мне так интересно».
Взгляд устремлен в невидимую точку, пальцы барабанят по столу:
«Слышали уже сто раз!»
Тонкая улыбка, как бы обращенная внутрь себя, глаза опущены на скатерть:
«Я молчу, но у меня на этот счет есть свои соображения».
Кривая усмешка:
«Я мог бы вас испепелить на месте, но я приберегу свою иронию на потом».
Глаза:
Возведенные к небу глаза непонятого сына, расширенные глаза сына, не верящего отцу, бессильно опущенные веки сына, доведенного до изнеможения…
Губы:
Губы, поджатые от еле сдерживаемой злости, презрительная антиулыбка, губы, надутые в фаталистическом вздохе.
Лоб:
Вертикальные складки — тщетная попытка сосредоточиться («Я пытаюсь вас понять, но, право…»). Горизонтальные складки — ироничное удивление («Ах вот как? В самом деле? Без шуток?»). Гладкий лоб — за пределами какого-либо выражения…
И т. д.
* * *
45 лет, 3 месяца, 1 день
Суббота, 11 января 1969 года
Лизон ела креветок и поранила себе палец. Тижо без разговоров схватил его и обмакнул в тонко смолотый перец. Кровь тут же свернулась, Лизон даже не успела почувствовать боли. Завтра и следа не останется, сказал Тижо. Я спрашиваю, кто его научил этому. Виолетт, конечно, кто же еще?
* * *
45 лет, 5 месяцев, 9 дней
Среда, 19 марта 1969 года
Семнадцать часов переговоров. Следующие три дня я буду нем как рыба. Что самое утомительное в этом виде спорта? Не усилие, необходимое для того, чтобы удержать в памяти все материалы, не постоянная концентрация внимания при выслушивании доводов обеих сторон, не внезапные возвращения к пунктам, договоренность по которым уже казалась достигнутой, даже не время, которое летит, не давая ни секунды передышки, — нет, самое тяжелое для всех присутствующих — сдерживать свои приапические наклонности. Потому что у них — у всех — все время встает. Из-за этой постоянной эрекции они и достигли таких высот. Они не могут и слова сказать, чтобы тут же не вытащить из штанов свой член и не начать вдалбливать им свое мнение в головы окружающих. Увязая в дипломатических тонкостях, они только и думают, как бы подрочить вволю. У себя в кабинетах — другое дело, там они всегда могут излить семя на подчиненных, а здесь… Крупный политик — приапист по своей природе. Власть достигается именно благодаря этой самой энергии или же благодаря полной ее противоположности — ледяной импотенции, как, например, у Салазара[21] — этого убежденного девственника. Когда Хрущев стучит башмаком по трибуне ООН — это не припадок, он просто сливает то, что в нем накопилось, давая себе минутную передышку. И я его понимаю: за семнадцать часов ноги у меня так опухли, что стали вдвое толще.