В коридорах было пусто. Я прошел мимо фикуса. Комната № 14. Стучусь, толкаю. Дверь закрыта. По коридору идет женщина.
– Вы не знаете, где Корнелий?
– Нет его? Странно…
– А где он может быть?
– На танцах. Он играет на аккордеоне.
Женщина подсказала, как дойти до клуба.
Санаторский парк. Клуб.
Оркестра на сцене не было. Стоял стул, на нем магнитофон. Вдоль стен жались женщины, жаждущие знакомств и курортных приключений. Я спросил об аккордеонисте. Он не приходил.
Я назад к общежитию.
И тут…
Я страшусь писать эти строки…
Думаю, что читатель через секунду покрутит пальцем вокруг виска: “И этот сумасшедший”.
Над крышей общежития, в левом углу, всколыхнулась черепица…
Я услышал грохот, увидел лишь на мгновение кровать с лежащим на ней человеком, что раскинул руки буквой “Т”.
И тут же стало тихо. Но…
Исчезло видение кровати.
Только битая черепица под ногами.
* * *
Я ехал в поезде.
Было поздно.
Смотрел на свое отражение в ночном окне. Успокоить лицо не удавалось. Широко раскрытые глаза никак не входили в норму.
Что же случилось?
Фантастика на четырехстах страницах и реальная, мною увиденная кровать, взлетевшая над крышей санаторского общежития, – как уместить это в своем сознании?
В детстве я читал Жюля Верна, дальше – Брэдбери, Лема, позднее Стивена Кинга. Но они не вызывали во мне особого интереса. Фильмы типа “Звездных войн” я с трудом досматривал до конца.
Сегодня на моих глазах улетел в темный космос аккордеонист Корнелий Квирикадзе, мой, черт побери, однофамилец, даже родственник! Улетел!
На небольшой железнодорожной платформе в вагон поднялась компания, оживленная, подвыпившая, расселась вокруг меня.
– Радамес… продолжай, а что с той африканкой…
– На голове статуи Свободы есть смотровая площадка. Там я увидел эту черную и обалдел.
Говорил человек по имени Радамес. Он постоянно мелькал в рукописи Корнелия.
– Я ей говорю: сколько? В Америке это делается просто. Спокойно при всех беру ее – и в отель. Мы три дня не выходили из номера… Она шептала: “Ричард, ты мой бог”. Официантка занесет в номер завтрак, а негритянка требует, чтобы я при официантке оттрахал ее… Та смотрит на нас не смущаясь. У них всё просто в этом вопросе. Спрашивает меня: “Господин Никсон, что-нибудь еще желаете?”
Компания засмеялась.
Я встал, вышел в коридор вагона. “Хватит…” – сказал сам себе, открыл окно и вышвырнул рукопись “Радуги” в ночь.
Поезд проезжал овраг Тартар. Я увидел в темноте еще большую темноту.
* * *
P. S. Прошло много, много лет. Сегодня я нашел в своем почтовом ящике увесистую бандероль. Почерк показался знакомым. Дома я разорвал конверт. Высыпались листки с планом оврага Тартар, обозначениями, где надо разместить пушки, танки, гаубицы, самолеты, бамбардировщики, истребители, предварительно спилив им крылья, где ракеты “земля – воздух”, “земля – воздух – земля”, где бронетранспортеры, минометы, бомбы, где холодное оружие… На одном из листов – рецепт соляной кислоты, съедающей железо. А еще на одном листке – наивный, веселенький рисунок сада-огорода, выросшего на месте засыпанного оврага Тартар. Никакой записки мне, Ираклию Квирикадзе, я не обнаружил. Подумал: “Зачем я выкинул в ту ночь рукопись замечательного романа… Я должен, Чанчур, рассказать тебе о твоих родственниках, летающих Филимоне и Корнелии…”