— Но говорю же вам, — воскликнул Уолтер, хватаясь за край стола. — Я не знаю вас!
— И вы еще утверждаете, что не знаете меня! Сотворили надо мной такое, а потом и вовсе позабыли! — В его голосе послышались стенания, исполненные жалости к самому себе. — Забыли Уильяма Стэйнсфорта!
— Уильяма Стэйнсфорта!
— Да. Я был для вас козлом отпущения, не так ли? Вы свалили на меня свою неприязнь к самому себе. Вы чувствовали себя превосходно, когда писали обо мне. Думали, какой вы честный и благородный, что пишете о такой дряни. Поговорим теперь, как один У.С. с другим. Что я должен сделать, чтобы поступить так, как это соответствует моей натуре?
— Я… я не знаю, — промямлил Уолтер.
— Не знаете? — ухмыльнулся Стэйнсфорт. — А вам бы следовало это знать, раз вы меня сотворили. Что сделал бы Уильям Стэйнсфорт, доведись ему встретить в каком-нибудь укромном уголочке своего старого папашу, своего доброго старого папашу, который отправил его на виселицу?
Уолтер только смотрел на него во все глаза.
— Вы не хуже меня знаете, что он бы сделал, — сказал Стэйнсфорт. Внезапно лицо его совершенно исказилось. — Нег, не знаете. Вы никогда меня не понимали. Я вовсе не такой злодей, каким вы меня изобразили. — Он замолчал, и в душе Уолтера блеснул слабый призрак надежды. — Вы не дали мне ни одного шанса на спасение, правда? Что ж, я вам дам, один. Это показывает, что вы меня никогда пс понимали, не так ли?
Уолтер кивнул.
— Вы забыли еще об одном.
— О чем же?
— Что я когда-то был ребенком, — ответил бывший полицейский.
Уолтер ничего не ответил.
— Признаетесь? — свирепо промолвил Уильям Стэйнсфорт. — Так вот, если сможете назвать хоть одну добрую мысль, хоть одну черту, искупающую мои грехи…
— Да?
— Ну, тогда я вас отпущу.
— А если не смогу? — прошептал Уолтер.
— Ну, тогда дело плохо. Тогда нам предстоит схватка. Вы знаете, что это значит. Вы лишили меня одной руки, но у меня еще сохранилась другая. «Стэйнсфорт — Железная рука», так вы меня называли.
Уолтер едва мог дышать.
— Даю вам две минуты. Если не вспомните… — сказал Стэйнсфорт. Оба посмотрели на часы. Сначала неуловимый бег стрелки парализовал мысли Уолтера. Он уставился Стэйнсфорту в лицо, хитрое, жестокое лицо, которое, казалось, всегда было в тени, как будто свет не смел к нему прикоснуться. Он отчаянно напрягал свою память в поисках одного единственного факта, который принесет ему спасение. Но память его, словно туго сжатый кулак, не желала выдавать своих тайн. «Нужно что-то придумать», — думал он, и тут внезапно напряжение, сжимавшее его мозг, спало и он увидел ясно, словно на снимке, последнюю страницу своей книги.