— Непостижимо! — присоединился к нему Лефер.
Малинин тоже было собрался поддакнуть, но, заметив хитрую улыбку на губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.
— Эх,— сказал Гринвуд, если б все загадки так просто отгадывались! Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея при поручительстве Глобального совета и под личную ответственность известного профессора Гринвуда.
— Так это ваша проделка?! — воскликнул Лефер.
— Что значит проделка? — обиделся Гринвуд.— Разве неясно, что такая неповторимая деталь может сыграть решающую роль в воссоздании реальной исторической атмосферы!
— Так-то так, но ведь ее придется возвращать.
— Ну и что? — спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.
— Это может серьезно травмировать Ольсена.
— Чепуха, он не кисейная барышня, посмеется вместе с нами и забудет.
— К слову,— сказал Кирога,— когда вы думаете раскрыть ему глаза?
— Не раньше, чем через месяц,— ответил Малинин.— Надо дать время, чтобы впечатления ослабли, потускнели, тогда с ними легче расставаться. Помните, Кирога, когда мы рассказали вам самому?
— Через неделю.
— Вот именно. И поторопились. Вы никак не хотели поверить. Легко понять: чуть ли не гладили руками своих возлюбленных рептилий, и вдруг их отбирают. Обретенное сокровище на глазах превращается в иллюзию, в дым — есть от чего расстроиться.
— Ну хорошо,— вернул их к делу Гринвуд,— с лютней все ясно, но как вы объясните самую вопиющую несуразность в рассказе Ольсена.
— Хрононавта из XXX века?
Гринвуд кивнул.
— Теоретически,— начал Лефер, — это вполне допустимое предположение...
— Ах, оставьте, вы прекрасно знаете, что сейчас речь не об этом. Обратите внимание, что довольно правдоподобное в других отношениях поведение Ольсена становится запутанным и противоречивым, как только дело касается покушения. Сначала он признается Генриху, что хотел предостеречь его, потом заявляет ему, что всякое вмешательство в исторический процесс путешественникам во Времени строго запрещено. Каков в этом смысл? Если уж он солгал раз, чтобы войти в доверие к своему, скажем так, объекту, то зачем было через несколько минут откровенничать? За всем этим определенно что-то кроется.
— Может быть, вы преувеличиваете? — сказал Кирога.— В конце концов подобные эксперименты не обходятся без темных мест, как вы изволили выразиться. Вспомните, сколько их было в моем рассказе.
— Нет, Гринвуд прав, в этих странностях есть своя логика, и мне кажется, я ее угадываю.
— Выкладывайте же! — потребовал нетерпеливый Лефер.
— Видите ли, друзья, как врач, я лучше вас знаю Ольсена, его человеческие качества. Это! человек органически не способен ни на предательство, ни на равнодушие. Примите во внимание и другую его черту: молниеносную, я бы сказал, уникальную реакцию, причем не только физическую. Раз уж об этом зашла речь, не соглашусь с вами, Лефер, убежден, что Ольсен в чрезвычайной обстановке действительно способен привести в действие ваш аэропакет за 40 секунд... Да, так примите во внимание не только физическую, но также интеллектуальную реакцию.