Действуем ли мы, подчиняясь внезапному импульсу, или импульс – просто оправдание для подсознательного желания вырваться? Меня полностью захлестнула паническая атака, мне не хватало кислорода, мысли исчезли, реакции стали безумными. Мне хотелось одного – чтобы Томас ушел, позволил мне отдышаться. Я стянула перчатку с правой руки, схватилась за нижний край лыжной маски, запустила искалеченные пальцы в теплую, безопасную шерстяную ткань и сдернула маску с головы. Сунула ее в протянутую руку Томаса.
Холодный воздух ударил в лицо. Волосы под маской смялись и слежались, прилипли к затылку и щеке, открывая мое отвратительное правое ухо. Меня трясло от унижения, злости и боли. Если бы зубы не так стучали, я кричала бы на Томаса, ругая его последними словами.
Но вместо этого, запутавшись в собственном мире, я лишь подняла лицо и, дрожа от унижения, стала искать в его глазах скрытое отвращение. И не смогла найти. В его взгляде не было ничего, кроме спокойного внимания. Томас смотрел на мое уродство с непроницаемым лицом игрока в покер. Он отлично умел прятать свои реакции.
Медленно, не сводя с меня глаз, он сунул руку в карман, достал перочинный нож и выщелкнул лезвие. Несколькими резкими движениями он превратил мою маску в полоски ткани. И бросил их в камин. А потом сложил нож, вернул его в карман и кивнул мне.
– Я принесу из машины бумагу и ручку. Напишу номер моего телефона. Если тебе что-нибудь понадобится, сразу звони.
Он развернулся и вышел из дома. Мне хотелось кричать, плакать, ударить его, колотить по стенам, свернуться в клубочек на полу и закрыть голову руками. Я не чувствовала себя свободной, я чувствовала себя обнаженной. Он увидел мое лицо и теперь уходит.
Я схватила дробовик и вышла за ним во двор, встала на заснеженной дорожке. Бриллиантовое утро умывало мое лицо холодным ветром, солнце согревало искалеченную кожу, которая не ощущала солнечных лучей с самого дня аварии. Мое изувеченное тело было как батарейка конфликтующих энергий. Я заряжала сама себя.
Взгляд задержался на крайнем столбе бывшего забора. Я помнила штакетник вокруг клумбы, который стоял здесь, когда я была ребенком. Сейчас только одинокий колышек остался охранять ирисы и маргаритки от подступающей дикой природы.
На этот колышек Томас положил свой телефон.
Я прицелилась.
Возвращаясь от машины с листком бумаги, Томас замер, увидев меня с дробовиком.
– Не на… – начал он.
Я нажала на курок. Отдача чуть не опрокинула меня, от звука выстрела мне показалось, что кожу вот-вот сорвет с головы.
Но этот телефон, невинная символическая жертва моей злости на жизнь в целом и внешний мир в частности, лежал теперь веером осколков на снегу. Кусочки разлетелись метров на десять. Один я потом нашла торчащим из дуба.