– Это вас. Прибыл Нёвё с каким-то типом и спешит продемонстрировать вам свою находку.
– До свидания.
В коридоре Мегрэ сразу же заметил крайне взволнованного инспектора, рядом с которым на одном из стульев сидел хилый и бледный мужчина без возраста. Комиссару показалось, что он его уже где-то видел; у него даже возникло впечатление, что он знает этого типа как свои пять пальцев, но при этом не может вспомнить его фамилию.
– Ты не хочешь сначала поговорить со мной? – спросил Мегрэ у Нёвё.
– Это бесполезно. К тому же с моей стороны было бы неосторожно оставлять этого шутника в одиночестве даже на минуту.
Только сейчас Мегрэ заметил, что на запястья мужчины надеты наручники.
Комиссар открыл дверь своего кабинета. Арестованный зашел, немного приволакивая ногу. От него разило спиртным. Нёвё закрыл за собой дверь, повернул ключ в замке и только после этого освободил своего спутника от наручников.
– Неужели вы его не узнаете, патрон?
Мегрэ все еще не мог вспомнить имени, но внезапно его осенило. Мужчина был похож на клоуна, с которого сняли грим: будто резиновые щеки, огромный рот, растягивающийся одновременно в горькой и проказливой улыбке.
Кто во время расследования упоминал клоуна? Мадемуазель Леона? Старый бухгалтер месье Семброн? Кто-то из них видел месье Луи на скамейке бульвара Сен-Мартен или бульвара Бон-Нувель рядом с этим типом.
– Садись.
Мужчина ответил, словно был завсегдатаем криминальной полиции:
– Спасибо, шеф.
– Джеф Шрамек, прозвище – Фред Клоун, или Акробат, родился в Рейхенвейере, Верхний Рейн, шестьдесят три года тому назад.
Взбудораженный собственным успехом, инспектор Нёвё представлял своего клиента так, как конферансье объявляет цирковые номера.
– Теперь вы вспомнили о нем, патрон?
Та история произошла по меньшей мере лет пятнадцать тому назад близ бульвара Сен-Мартен, где-то между улицами Ришелье и Друо.
– Шестьдесят три года? – повторил Мегрэ, глядя на мужчину, который ответил комиссару широкой довольной улыбкой.
Фред Клоун выглядел младше, возможно, из-за своей худобы. Казалось, что у него вообще не было возраста, и особенно это подчеркивалось глумливым выражением лица, которое мешало принять арестованного за пожилого мужчину. Даже испуганный, он, казалось, не прекращал насмехаться над окружающими и над самим собой. Вероятно, гримасничанье уже вошло у Шрамека в привычку, и он испытывал насущную потребность вызывать смех.
И самое удивительное заключалось в том, что ему уже было не менее сорока пяти лет, когда история, случившаяся на Больших бульварах, сделала Клоуна знаменитым, и о нем говорили не переставая несколько недель.