Он закусил губу и забрал у меня портрет, свободно лежавший в его широкой руке. О, Джейми многое бы отдал, чтобы на его руке действительно покоилась детская головка!
– Я не решался сказать тебе… А ну как ты подумала бы, что у меня дети повсюду, где я ночую? Или что Брианна, которой я никогда не видел, не так любима мной, как Уилли… Да, я не видел ее, но от этого люблю не меньше, а может, и больше.
Он посмотрел на меня в упор и громко спросил:
– Ты не держишь на меня зла?
– Я… – Собравшись с духом, я все-таки спросила: – Скажи, Джейми, ты любил мать этого мальчика?
Он не стал прятать глаз, но видимо опечалился.
– Нет, Клэр, нет… Она заставила меня спать с ней, я же не желал ее, но и не знал, как остановить. А потом она умерла.
Джейми закрыл глаза от боли.
– Видит бог, я не желал ее смерти, но я убил ее, и убил не любя, так, шутки ради.
Я провела рукой по его щеке. Он накрыл мою ладонь своей и крепче прижал к себе. Восходящее солнце осветило геккона, сидящего на стене: он был таким же желтым, как и штукатурка.
– Каков Уилли? Можешь рассказать?
Джейми, перед внутренним взором которого представал сын, начал говорить не открывая глаз:
– Маленький упрямец. Избалованный мальчишка, барчук. У него были ужасные манеры в детстве, он шумел и никогда не сдерживался, если хотел сделать какую-то пакость. Но он красивый. И сильный, сорванец.
Джейми заговорил тише, и я вторила ему:
– И он твой сын.
– Да, и он мой сын. – Он прижал мою руку с такой силой, что я ощутила, как в кожу впиваются колючие щетинки. Джейми не скрывал слез, отражавших рассветное солнце.
– Верь мне, – попросила я.
Он кивнул, не выпуская моей руки.
– Я верю. Но боюсь огорчить тебя. Потому молчал. Не мог подобрать слова, чтобы рассказать тебе о Джиниве, об Уилли, о Джоне. А о Джоне ты знаешь?
– Да, он сам мне рассказал сегодня.
Джейми удивился, но расслабленно кивнул. Напряжение, с которым он задавал этот вопрос, исчезло.
– Я не знал, просто не представлял. Тем более что ты хотела покинуть меня, когда узнала о Лаогере. Но ведь есть разница. А я боялся, что ты не поймешь.
– В чем же состоит разница?
– В том, что Джинива хотела меня, но только мое тело. Лаогера хотела носить мое имя и жить благодаря моим заработкам, ведь ей нужно было кормить детей.
Он прекратил рассматривать геккона и обернулся ко мне.
– Джон… – последовало пожатие плечами. – Он хотел другого, но понимал, что я не смогу дать ему это, потому не настаивал. Теперь, когда ты знаешь все, веришь ли ты мне, что я всегда любил и люблю только тебя?
Я почувствовала почти физически, как между нами встает этот жестокий вопрос, вопрос, от которого, быть может, зависит наша дальнейшая судьба.