…Позже я с криком пробудилась от крепкого сна.
– Шшш, это всего лишь я.
Большая рука сдвинулась с моего рта. Свеча не горела, и в комнате было темным-темно. Я шарила руками вслепую, пока не наткнулась на что-то крупное.
– Тебе нельзя вставать с постели! – еще не до конца проснувшись, воскликнула я.
Пальцы дотронулись до гладкой и совершенно холодной кожи.
– Ты совсем окоченел!
– Ясное дело, окоченел, – ворчливо согласился он. – Я совсем голый, а в коридоре адский холод. Пусти меня в постель!
Я отодвинулась как могла на своей узкой кровати, а он прильнул ко мне нагим телом в жажде тепла. Дыхание у него было неровное, и он весь дрожал – от холода и слабости, как было подумала я.
– Господи, какая ты теплая! – Он прижался ко мне теснее. – Как хорошо обнимать тебя, англичаночка!
Я не стала спрашивать, какие у него намерения, – это было и так ясно. Не стала я и спрашивать, уверен ли он в своих возможностях. У меня были на этот счет сомнения, но я промолчала, не желая оказаться пророчицей.
Он наступил быстро и внезапно, миг соединения, такой знакомый и вместе необычный. Джейми глубоко вздохнул – с удовлетворением, а может, и с облегчением. Несколько секунд мы лежали неподвижно, словно боялись нарушить хрупкую связь неосторожным движением. Джейми нежно ласкал меня здоровой рукой, расправив пальцы на манер кошачьих усиков, чувствительные до дрожи. Наконец он начал двигаться, как бы задавая вопрос, а я отвечала ему на том же языке.
Мы начали деликатную игру медленных движений, храня равновесие между желанием и его слабостью, между болью и растущим наслаждением. Где-то в глубине сознания у меня промелькнула мысль, что я должна сказать отцу Ансельму о существовании иного способа остановить время, но тут же поняла, что не стоит, ибо это не способ, доступный священнику.
Я обнимала Джейми, стараясь не касаться шрамов на спине. Он устанавливал ритм, но предоставил мне установить силу наших движений. До самого конца мы молчали, только дышали тяжело. Почувствовав, как он устает, я обхватила его крепче и прижала к себе, ускоряя завершение.
Викторианцы[37] называли это «маленькой смертью», и с полным основанием. Джейми лежал такой обессиленный и тяжелый, словно умер, только медленные удары его сердца возле моей груди говорили о жизни. Кажется, прошло очень много времени, прежде чем он шевельнулся и что-то пробормотал мне в плечо.
– Что ты сказал?
Он повернул голову и прикоснулся губами к моему уху. Я ощутила у себя на шее теплое дыхание.
– Я говорю, – произнес он тихонько, – что у меня совсем сейчас не болит рука.