После этого трогать их опасались, а они совсем появляться в деревне перестали.
А в один из дней, увидели люди, что по дороге, прочь из деревни, идет та самая Марья, ведя за руку светловолосого мальчика. Один из мужиков осмелился, спросил, где Петр–то. Та лишь рукой в сторону Лысого Холма махнула и молча пошла дальше. Больше ни Петра, ни ее никто не видел…
* * *
Вторую неделю лазаю я по окрестным лесам. После той ночной беседы, желание лезть на том холм как–то пропало, несмотря на все любопытство. Это меня удивляло, раньше бы весь измаялся, разрываясь между желанием и опасностью. А теперь, как–то странно равнодушно к этому относился.
Написал пару картин. Любимую тему — закат. На одной из них была окрашенная в пурпур скала над рекой. На другой поле и вид на лес с высокого холма на фоне алого круга.
Странное дело, но домой в город совсем не тянуло. Иногда казалось, будто я здесь и живу и жил всегда.
Деревня была почти безлюдной. Всего с десяток домов, где жили постоянно. Еще пара десятков — дачи городских. Вакуум общения меня не тяготил, я и раньше не гнался за славой бесплатного радио.
Я бродил средь стволов, по полям, по берегу реки, вдыхал запахи лета. На сердце был какой–то странный, безмятежный покой. Подолгу стоял возле речного переката, слушая журчание воды. Лежал на лесной поляне, в густой траве, среди дурманящего медвяного аромата и смотрел в высокое голубое небо, разглядывая проплывающие облака. А ветер шумел в кронах, касаясь теплой лапой обнаженных пяток.
И каждый день был короток, как первый поцелуй и долог, как зимняя ночь. Вечером я пил с дедом крепкий чай, в тишине старого дома, жалея, что нет камина и удобного кресла, для полного счастья.
Дом, про который он рассказывал, действительно стоял на окраине. Я удивился, когда увидел его. Никаких признаков обветшания, даже забор и тот не думал куда–то покоситься. Вполне просматривалось место, где раньше сажали. В палисаднике зеленели яблони, а вот огород был и подзапущенным, заросшим.
Зеленое железо крыши блестело на солнце. Заходить я не решился, ограничился внешним осмотром. Кстати дверь в дом пересекала доска прибитая чуть наискось.
— Слушай, дед, — спросил я тогда деда, вечером, придя со своей прогулки. — А Михалыч–то этот, с ним дальше, чё было? — спросил, надеясь на еще одну загадочную историю. — Он где? Умер или что?
— Не знаю, — ответил дед. — Он редко на людях появлялся. Что с ним случилось, где он, никто не знает. В дом его желающих войти не было.
— А доску кто наколотил?
— Парень приезжал один. Машина у него была дюже странная, огонь на ней был нарисован. И рычала она словно трактор. Прожил здесь всю зиму, с осени. Потом уехал, но вернулся. Уже пешком. А под утро на двери уже доска была прибита. Парня этого больше не видели.