– Игорь Петрович, сколько квартир в вашем доме?
– Что? – Качалин вздрогнул. – Квартир? Всего? – Он смотрел недоуменно. – Зачем вам? Впрочем, пожалуйста. В нашем подъезде?
– У вас два подъезда, но вестибюль общий, – сказал Лева, – меня интересует, сколько всего квартир?
– Кажется, сто двадцать шесть.
– Сто двадцать шесть, – повторил Лева. – Считаем: в среднем по два человека в квартире, получается двести пятьдесят два. Работа, конечно, но приходилось делать и больше.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду? – Качалин изображал удивление, но глазки его забегали, видимо, он начинал догадываться.
– Вы сегодня домой приезжали, я в этом уверен. – Лева говорил равнодушно, как о факте, хорошо известном. – Вспомните, неужели вы никого не встретили в вестибюле, никто из жильцов не спустился, никто не выходил и не входил в подъезд? У дома стоит несколько машин, вспомните: никто не садился в машину и не выходил из машины?
Качалин держался, лицо у него застыло, веки прикрыли зрачки. Лева не смотрел на Толика Бабенко, знал: с ним справиться несложно. И действительно, Толик заерзал, начал дышать часто, даже с присвистом, словно не сидел на стуле, а бежал в гору из последних сил.
– Игорь Петрович, неужели вы заставите нас проделать такую работу: двести пятьдесят человек, каждого застать дома, с каждым поговорить. Выяснить, кто от тринадцати до четырнадцати часов приходил или уходил из дома, кто вас видел, затем свидетелей официально допросить, провести с вами очные ставки. – Лева вздохнул: – Мы истратим уйму времени и сил. А ваши соседи по дому? Что они о вас подумают? А что станет думать о вас следователь? Как вы сможете свое поведение объяснить? Игорь Петрович, ваше поведение неразумно.
– Я хочу сказать, дайте мне… Я сгоряча, не подумав, – торопливо заговорил Толик Бабенко.
Гуров повернулся к нему, взглянул холодно, сказал жестко:
– С вами я пока не разговариваю. На что вы рассчитываете, никому, даже вам, неизвестно.
– А я не хотел! – вроде даже радостно заявил Бабенко.
– Игорь Петрович, как будем жить дальше? – Лева перестал обращать на Бабенко внимание, смотрел на Качалина.
Тот молчал, отрешенно смотрел прямо перед собой и молчал. Он упустил момент, когда следовало возмутиться, его молчание лишь утверждало правоту Гурова и с каждой секундой становилось все глупее, но сил прервать молчание не было, главное же – он не знал, что говорить, как оправдываться. Неожиданно даже для себя самого Лева протянул руку к лицу Качалина, показал ему палец и повел им в одну сторону, затем в другую, как это делают врачи при исследовании зрения. Качалин невольно проследил за движением пальца, повел зрачками, понял глупость происходящего, вздрогнул, закрыл лицо ладонями.