Полагая, что Людмила Прокопьевна дома отсутствует, но скоро придёт, напрямки, через заснеженные огороды, я поспешил к месту встречи. Тяжёлый амбарный замок с клацаньем открылся, впуская в покосившуюся старую избу. На улице дубориловка, а здесь уютно и жарко. Я сбросил бушлат и бескозырку, прошёлся по горнице. Деревянная кровать с горкой пуховых подушек застелена лоскутным покрывалом. Тёплая русская печь задёрнута цветастою шторой. Расшитые полотенца–рушники над иконой. Горшки с геранями на низких подоконниках. Два оконца закрыты ситцевыми занавесками. На столе, покрытом вязаной, с кистями, скатертью, тетради, ручки, учебники, стеклянная чернильница, резиновый слонёнок. В углу, у печи ухваты, сковородник, кадушка с водой. На полу домотканный половик. Пушистый сибирский кот вольяжно развалился посреди горницы, изнывая от сытости и лени.
— Ну, что, Васька, скоро училка придёт? — потрепал я кота, но тот недовольно и нехотя постучал хвостом. В ожидании Людмилы Прокопьевны я плюхнулся на кровать, прикидывая, удобно ли будет на ней совершить первое в жизни совокупление. В том, что оно состоится, сомневаться не приходилось: вчера «англичанка» готова была отдаться на своём учительском столе, о чём напоминала нижняя губа, слегка прикушенная её мелкими зубами. Время ожидания тянулось медленно. Нетерпение нарастало. Страсть кипела через край. Маятник «ходиков» успел отстучать два часа, прежде чем я начал громко выражать мысли относительно предстоящей встречи с Людмилой Прокопьевной. Обращаясь к «собеседнику» — коту Ваське, я торжествовал:
— Ну, брат Василий! Кранты твоей училке!
Изливая эмоции, я сопровождал их солёными словцами и вдруг увидел в стареньком, облезлом зеркале, висящем над кроватью, как откинулась штора над русской печью. Из–за неё насмешливо смотрели на меня по–кошачьи зелёные глаза Людмилы Прокопьевны. Они, казалось, говорили: «Пацан… Совсем пацан…».
Всё во мне упало, сникло, скисло в одну секунду.
— Как?! Вы — здесь?! — пролепетал я.
Оторопелый взгляд моих вытаращенных глаз, отпавшая челюсть и застывшая в немой сцене фигура вызвали её неподдельный хохот. Повалясь на овчины, Людмила Прокопьевна закатилась смехом.
Схватив бушлат и бескозырку, я пулей вылетел из деревенской гнилушки, притязавшей на роль дома свиданий. Лицо пылало. Сердце колотилось. Такого «пузыря» дать! При неосторожном погружении подлодки на поверхность могут выскочить демаскирующие субмарину пузыри. Отсюда и поговорка подводников: «Дать пузыря…», то есть обнаружить себя, опозориться, опарафиниться, допустить промашку. А я такого «пузыря» дал!