– Ну, любезный, по поводу псов господних это ты малость промахнулся. Домини канес – это не у нас, это у католиков. Да и вообще по поводу собачек – претензии не по адресу. Это к тебе, скорее, как мне кажется, – отец Михаил, в отличие от собеседника, был изысканно-вежлив, словно дипломат на приеме. – А что до радости… Ничего-то ты, как я погляжу, не понял. Вот потому и встречаемся… так. И с чего бы мне радоваться, скажи? С того, что ты кровью исходишь? С того, что пал – ниже некуда? С того, что в который раз уже умный и сильный человек все, что ему Богом дадено, во зло обратил и по ветру пустил? Или, может, тому, что все слова, которыми я тебя при прошлой нашей встрече образумить пытался, сбылись – и с лихвой даже? Так это мне не в радость, а в скорбь. Нечего мне торжествовать.
– Ну как же, – в голосе израненного колдуна уже не было и следа ерничанья, только боль. – Ты ведь победу одержал. Чернокнижника поганого прищучил. Можешь добивать.
– Ага, как же, вот прямо сейчас и начну, – священник обернулся к маячащим сзади братьям: – За аптечкой сходите кто-нибудь! И бинтов побольше захватите – перевязать его надо нормально, а не тем непотребством, что он обмотался. Болеутоляющего армейского возьмите – помрет, не ровен час. Да быстро!
– В благородство играешь! В доброту слюнявую, – сидящий в кресле попытался резко податься вперед, но тут же, зашипев от боли, свалился обратно, – хороша доброта – с острым ножиком!
– Да не играю я, пойми ты, наконец! – священник сделал шаг в сторону, пропуская братьев, вернувшихся со двора с бинтами и спецназовской армейской аптечкой. Двое из них сноровисто принялись оказывать хозяину дома медицинскую помощь – обрабатывать раны, перевязывать, вкалывать что-то. Третий тут же встал чуть сзади и сбоку от кресла, не спуская с раненого цепкого взгляда. Ну, так… на всякий случай. Отец Михаил тем временем как ни в чем не бывало продолжал беседу.
– В том беда твоя, что не можешь понять очевидного и поверить в него. Не играю я, не стараюсь кому-то или себе что-то доказать. Просто поступаю, как должно. Я ведь священник, а потому милосердие проявлять обязан ко всем – даже к такому, как ты. А по поводу острого ножика – тут не обессудь. Не надо заповеди трактовать буквально и вульгарно. Ты, прости, уже не человек. Бога отринув и на свой черный путь встав, ты в чистое зло превратился. А кто безучастно на зло взирает, тот его множит. Бороться с ним – Божье дело, правильное. И победу над тобой не я одержал, и не те братья, что серебром тебя маленько поучили. То Господь побеждает того, кого ты себе в хозяева избрал. Так было, так есть и так будет! Вот зря ты этого не понял в свое время, когда еще не погряз окончательно.