– Я не зла хотел… Знаний! И силы… – поникший головою колдун говорил тихо. Телесная боль от сверхмощных препаратов должна была уже уняться, но вот душевная, похоже, терзала еще сильнее.
– Ой, вот только этого не надо! – отец Михаил поднял руку, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – Таких отговорок я предостаточно наслушался! И от тебя в том числе, когда ты этот, как его… и не упомню уже, первый клуб свой создавал то ли «белой магии», то ли «чистой энергии». Про целительство вещал, про «очищение через карму» и прочую, прости Господи, дурь! А потом одна из пациенток твоих едва не преставилась во время «лечебного сеанса», а другую чудом успели из петли вынуть, насилу отмолили потом! Доцелительствовал! Ну, появились мы вовремя, прекратили ваши занятия богопротивные. Тебя вразумить пытались, втолковать, что лезешь в запретное, в бесовщину, в грех тяжкий сам стремишься и других тащищь. А ты что? Вместо покаяния в глушь переехал, и не просто за старое принялся, а в самое что ни на есть гнусное чернокнижие ударился?! Знаний ты хотел? Власти ты взалкал, над людьми и над миром и за обещание этой власти душу нечистому продал!
– Не продавал я души!
– Кому лжешь?! Себе? Или ты думал, что можно с нечистым по чуть-чуть якшаться? Нет уж – тут или ничего, или все. Пропал ты, Мирон, совсем пропал, – священник впервые назвал давнего, как видно, знакомца по имени. – Мало того что порчу наводил, приворачивал-отворачивал, в зверя перекидываться начал, тем самым образ и подобие Божие, тебе при рождении даденные, осквернив, так теперь ведь и смерть на тебе.
– Чья смерть? – колдун вскинулся как ошпаренный, забыв о ранах.
– Твоих рук дело? – отец Михаил протянул хозяину дома листок с колдовскими письменами, до этого переданный ему Алексеем.
– Это – нет! Это – не я!
– Врешь! Вижу, что врешь! От кого еще подобное непотребство могло к девчонкам – соседкам твоим попасть? Кто их на «гадание» надоумил, вместо которого они демона вызвали?! – священник повысил голос, глаза его горели праведным гневом обличителя, а колдун, похоже, начал жалеть, что не истек кровью до его прихода…
– Да! Да… моя вина! Я им эту бумагу передал. Но писал не я – не под силу мне такие гримуары. Не того я полета птица, – хозяин дома уже не пытался «идти в отказ». И Леша с восхищением подумал, что умению отца Михаила «колоть» подозреваемого могли бы позавидовать самые матерые опера.
– Птица?! Тварь ты, прости Господи, смрадная! И не говори, что понятия не имел, что несмышленым дурехам подсовываешь! Не сам, говоришь, писал? А кто? Откуда взялось?